Артем Драбкин - А мы с тобой, брат, из пехоты. «Из адов ад»

Искал, искал. Смотрю, стоит лошадь, запряженная в солдатскую кухню. Повар закрывает крышки, собирается уезжать. Я к нему: «Браток, дай со дна пожиже!» Он по-русски изъяснился. Я эту речь понимал как родную, близкую мне по духу. Но все же открыл крышки, плеснул мне в котелки щей, положил каши в каски. Я ему крикнул: «Спасибо, браток!» — и побежал. В это время танк прямой наводкой прямо по этой кухне… Повар и лошадь были убиты, кухня разбита. Судьба! Пришел, их накормил, сам поел.

Мы разобрали пулемет и побежали дальше на восток, потому что кругом никого. Мне достался щит, а бежать пришлось по густому молодому ельничку.

Убежали мы далеко. Смотрим, вроде наши: «Кто такие?» — «Санрота». Е-мое! Сколько лишнего прошли! Я вернулся в свою роту. Где Колька? Где Васька? Где Петька? Убиты… ранены…

Двинулись дальше. Мы вышли в поле. Впереди, метрах в восьмистах, Магнушев. Залегли.

Пошел дождь. Я лежал в метрах 600–700 от крайнего дома в мелкой ячейке. Было мокро. Я беспокоился о самом важном — о документах: комсомольском билете и красноармейской книжке. Ждал сигнала к атаке, когда нам прикажут встать и поведут роту вперед с криком «ура!» на захват Магнушева. Тут мне в голову и пришла мысль стать юристом: «Мы скоро победим, какая будет отличная жизнь у народа-победителя! Я буду, как папа, юрист». Так я решил, а пока надо бы окопаться. После первых же бросков земли на бруствер пуля выбила из рук лопатку и по каске что-то треснуло. Мне хоть и было 17 лет, но намек немецкого снайпера я понял: «Лежи смирно, иначе будет худо». Другие ребята не поняли этого, и, когда мы вышли уже из боя, захватив Магнушев, мне говорят: «Леша, тебе повезло, ведь 13 солдат, лежащих слева и справа от тебя, были убиты этим снайпером в голову». И убит был наш командир роты, старший лейтенант Котляр Иван Федорович. Он из кустов вылез посмотреть, где же залегла рота, только поднял голову, точно в переносицу угодил снайпер. Мне этого снайпера показали, я его видел. Он лежал поперек стропил. Его засекли ребята, команда станкового пулемета «максим». И, «закрепив его в точку», убили. Вот это первый случай, когда «максим» меня спас.

Взяли Магнушев. Потом, как писали в нашей дивизионной газете, мы отражали по 15 контратак в день. Третьего августа установилась жара. Стоял смрад от разлагающихся тел… в ротах осталось очень мало солдат… Вдруг капитан, заместитель командира батальона, вызывает меня. Я к нему по траншее прибежал. Он говорит: «Значит, так, нас мало! Оружия у нас мало, отражать атаки надо. Вон видишь, впереди, на «нейтралке», наш пулемет «максим» стоит? Вот его, Москалев, надо достать. Бери самого лучшего бойца в роте (а там от роты-то — взвод остался) и достань». Я говорю: «Если я побегу, то получу пулю в спину как перебежчик». — «Будет команда — не стрелять!» — «Есть».

Выбрал я самого лучшего бойца — Кошкарева. Выскочили из траншеи и побежали к немцам. До пулемета было метров четыреста, не больше, и до немцев еще столько же. Подбежали. Стоит наш пулемет, к станку привязана на веревке палка, чтобы удобно было везти. Пулемет низкий, если поднимешься в полный рост, то дульной частью будешь по земле волочить, а это не положено. Лежит наш пулеметчик и держит в руке эту палочку. Я ее выдернул, схватился, Кошкарев — за второй конец, и мы побежали обратно. Был такой чемпион по бегу, Ардалион Игнатьев, так вот мы эти 400 метров бежали быстрее его. В траншею прыгали вниз головой. Ребята потом говорят: «Слушайте, почему вас не убило? Как это вам удалось до траншеи добежать?! Огонь был такой, что мы боялись головы из траншеи высунуть». Я прошел по траншее к командиру: «Товарищ капитан, ваше приказание выполнено, пулемет доставлен». — «Что с ним?» — «Кожух пробит». — «В мастерскую его на ремонт, иначе воду не зальешь». Вынимает трофейную немецкую коробку с леденцами: «Половина тебе, половина — Кошкареву». Вот так — никаких орденов и медалей, а ведь шли на верную смерть. Но леденцы были вовремя. Мы были отрезаны и четверо суток ничего не ели. Очень хотелось пить. Я как-то смотрю, а впереди, на нейтральной полосе, деревья кружком растут. Думаю, там должна быть вода, какой-то прудик. Пополз по-пластунски на «нейтралку», долез до этого водоема. Черпнул воды — она тухлая. Смотрю, в прудике этом лежит, разлагается немецкий битюк. Пришлось обратно ползти без воды. Копали землю, в надежде, что оттуда пойдет немножко воды, — ничего! Через четыре дня привезли полным-полно, но пересоленное. Набросились на еду, а соль не лезет. Повара специально пересолили, чтобы голодные не объелись и не случился заворот кишок.

За форсирование и бои на плацдарме я был представлен к ордену Славы 3-й степени.

К середине августа бои поутихли, и мы остановились на берегу реки Родонка. Немцы окопались на другой стороне. В один из дней я спал на дне траншеи. Меня будят: «Комбат вызывает». Вообще, все время хотелось спать, но я все боялся, как бы меня не взяли в плен во время сна. Это какой позор для всей моей родни! Скажут: «Струсил, сдался в плен!» Не дай бог, лучше пусть убьют, только не плен. Я побежал по траншее: «Гвардии ефрейтор… прибыл». — «Формирую отделение разведки при мне, будешь батальонным разведчиком». — «Есть, товарищ капитан». Несколько дней я был батальонным разведчиком. А тут полковой взвод разведки пошел на ту сторону речки Родонки за «языком» и не вернулся. Весь взвод пропал. Команда: «По четыре лучших разведчиков из батальонных разведок отправить на формирование взвода полковой разведки». Вот так я стал полковым разведчиком. Ходил несколько раз за «языком». Солдатская жизнь такая — что скажут, то и выполняй. В 17 часов 26 августа меня ранило. Я находился где-то под высоким берегом реки и, стоя на коленях, копал себе ячейку лежа. Сзади разорвалась мина, порвала мешок, гимнастерку, меня бросило взрывной волной и ранило осколками в ягодицу. Хорошо, что не по яйцам и кость не перебило. Я на одной ноге подскочил к командиру полка, доложил, что ранен, попросил разрешения идти в тыл. Он взбеленился: «Твою мать, твою мать… что ты наделал, Москалев?! Ты почему допустил, чтобы тебя ранило?! Я что, с одним Маймуловым остаюсь?!» Командование полка было перебито, офицеров не было, во взводе из двенадцати отобранных солдат оставались только я и Маймулов, в ротах по пять-десять человек. Но он отпустил меня — деваться некуда. Я еще километра два прыгал на одной ноге от дерева к дереву, переплывал речку, чтобы взять свой комсомольский билет и красноармейскую книжку в штабе полка. В санбате мне всадили очень болезненный укол от столбняка в живот.

Мне говорят:

— Автомат сдай.

— Не сдам, завтра пойду в родной полк.

Вот какое было чувство долга и любовь к родному полку. У меня вырвали автомат, отняли лопатку. А она у меня была настолько наточена, что можно было голову одним взмахом срубить запросто. Патроны тоже пришлось отдать. С вещмешком подошел к машине, чтобы поехать в медсанбат. Водитель говорит: