Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

— Оставь его! Видишь, припадочный, — сказал Леонов. — Ну его к черту!..

Назаров выругался, трясущимися руками стал свертывать папироску.

— Что это с ним? — спросил Леонов, показывая на пожилого казака, который, сидя под кустиком, беспрерывно крутил кулаком около уха.

— Контуженный он, — пояснил носатый урядник. В глубине дороги послышались, все приближаясь, крики «ура». Показались две автомашины, сопровождаемые броневиками. В передней машине сидел рядом с шофером плечистый человек. Сдвинутая на затылок папаха открывала его мягкого овала красивое лицо с большим лбом. Во второй машине ехали Ворошилов и Буденный.

— Ура-а-а!.. — кричали бойцы размахивая руками, бросая вверх шапки.

— Кто это в передней машине проехал? — спросил подслеповатый Кузьмич.

— Командующий фронтом. Товарищ Фрунзе, — отвечал Климов, глядя вслед броневикам, которые скрывались за поворотом дороги…

Спустя часа два Фрунзе, Ворошилов и Будённый вышли из автомобилей у памятника адмиралу Нахимову. Все вокруг было забито военным имуществом, снарядами, — тюками и ящиками. В стороне стояли два подорванных танка. Тут же лежал самовар с продавленным боком. Понуро ходили сотни подседланных лошадей. Около пристани стояли и сидели какие-то люди в военной форме без погон.

На горизонте чернели дымки пароходов.

— Жаль, что у нас нет флота, — глядя вдаль, сказал Фрунзе. — Мы бы их отсюда не выпустили.

Поднимая мелкую зыбь, тихо плескалось море. Ничто не говорило о том, что всего несколько часов тому назад люди лезли по трапам на пароходы, крича, сшибая и хватая один другого за горло…

Полковник и войсковой старшина, не успевшие эвакуироваться, сидели рядышком на чайном ящике и, опустив головы, покорно ждали развязки. Оба заранее сорвали погоны и надеялись, что теперь, может быть, смогут сойти за военных чиновников.

— Григорий Назарыч, ты посмотри, видно, начальство приехало, кто это с усами стоит? Буденный или сам Фрунзе?

— А! — полковник с досадой махнул рукой. — Хрен не слаще редьки! Не все ли равно, кто меня расстреляет?.. Эх, канальство! И как это у меня рука не поднялась застрелиться?.. Вот Злынский — это решительный человек. Когда тебя еще не было, он сам всех расстреливал.

— За что? — покачнувшись, изумился войсковой старшина.

— Да не «за что», а тех, кто не попал на пароход и не пожелал сдаться большевикам. Они выстраивались шеренгами по семи человек, а он стрелял им в лоб из нагана. Потом сам застрелился… Эх, а все-таки жаль умирать!.. Помрешь ни за что ни про что! А там, в Константинополе, мои молодчики проволокой-то попользуются. Они такой куш не упустят! — вздохнув, вспомнил полковник.

— Ты, Григорий Назарыч, не предавайся отчаянию, — ободрил войсковой старшина. — Может быть, нас и помилуют. Прямого участия в войне мы не принимали. Люди мы порядочные. Во всяком случае, сможем им пригодиться, хотя бы по хозяйственной части. Как думаешь? А?

— Встать! — сказал позади них чей-то голос. — Кто такие?

— Военные чиновники. Добровольно остались, — ответил полковник, глядя на грозное лицо красноармейца.

— Оружие есть?

— Никак нет.

— Поднять руки! Так. — Боец быстро обшарил карманы задержанных. — Ну, пошли на сборный пункт. Там разберутся, какие вы добровольцы.

Солнце начинало садиться. Подул свежий ветер.

Фрунзе стоял на старом месте и беседовал с товарищами.

— Вопрос о крымских курортах, в частности о Ялте, — говорил он, — по-моему, надо поставить в общегосударственном масштабе. Тут имеется громадное количество дворцов, особняков, дач, имений, которые можно приспособить под санатории и детские колонии.

— Мы как раз вчера говорили об этом с Семеном Михайловичем, — заметил Ворошилов. — Необходимо в самое ближайшее время использовать все эти помещения под отдых трудящихся.

— Первым делом восстановим в Крыму полный порядок, наладим нормальную жизнь и возьмемся за это, — сказал Буденный. — Я слышал, жители жаловались, что белые хищнически истребляли леса, и теперь из-за отсутствия влаги засуха грозит виноградникам.

— Не только засуха, — подхватил Фрунзе. — Крыму грозит голод. Врангель вывез весь хлеб за границу. Надо принимать экстренные меры по снабжению населения. — В его блестящих мягких глазах появилось настороженное выражение. Он оглянулся.

Издали доносились звуки духового оркестра.

— Наши подходят, — сказал Ворошилов. С охватившим его душевным волнением он взглянул на Буденного.

Глаза их встретились, и они оба почувствовали значительность и неповторимость этой минуты…

61-й полк, двигавшийся в голове дивизионной колонны, первым подходил к Севастополю. За поворотом раскрылась обширная котловина с нагроможденными тут и там кучами дикого камня. Среди каменоломен бродили тысячи брошенных лошадей. Одни пощипывали сухую траву, другие, подняв головы, смотрели на колонну.

— Гляди, Иван Ильич, — сказал Ильвачев. — Это все, что осталось от грозной конницы Врангеля.

В эту минуту впереди, где двигался штаб дивизии, трубач заиграл сбор. Лошади щипали траву, потом, сбиваясь табуном, галопом поскакали к колонне.

— Ишь, умные твари, — заметил Ладыгин, — знают сигнал…

Казаки из штабного эскадрона с присущей им ловкой сноровкой разбивали табун, выделяя лучших строевых лошадей.

От головы колонны показался скачущий всадник. Присмотревшись, Иван Ильич узнал в нем Харламова.

— Ну и трофеев взяли, товарищ командир эскадрона! — весело сказал он, равняясь с Ладыгиным.

— Много?

— Полные склады. Врангель хотел запалить, да солдаты не дали.

— Солдаты? Какие солдаты? — спросил Ильвачев.

— Да которые мобилизованные. Стало быть, врангелевцы. Они там солдатский комитет сорганизовали и охрану несут, — говорил Харламов, поглядывая лихими глазами то на Ладыгина, то на Вихрова.

Впереди, совсем рядом, показался Севастополь со своими садами, куполами и торчавшей на холме белой башней панорамы.

Вскоре голова колонны втянулась в главную улицу. Передние остановились. Иван Ильич привстал на стременах посмотреть, чем вызвана остановка. Огромная толпа народа запрудила улицу.

— Смотри, Петя! — сказал он Ильвачеву с радостными нотками в голосе, увидев, как покрасневший Коробков, который заступил на должность командира дивизии, принимал хлеб-соль от румяной девушки, повязанной алым платочком.

Колонна тронулась.

«Ах, как хорошо, как славно!» — думал Ладыгин, видя вокруг улыбающиеся, приветливые и смеющиеся лица незнакомых и вместе с тем таких близких людей, которые, размахивая руками, что-то кричали. Музыка, веселые крики, дождь сыпавшихся с балконов цветов, летящие вверх шапки, букеты, платки придавали всей этой залитой ярким солнцем картине ликующий вид. Незнакомые взволнованные люди выбегали из толпы и крепко жали руки бойцам.