Александр Листовский - Конармия[Часть первая]

Испытывая поднявшееся в нем чувство радостного волнения, Вихров пожимал протянутые ему руки, оглядывался на засыпанных цветами лошадей, что-то отвечал на приветствия, не замечая, как смуглая девушка, по виду гречанка, совала ему шоколад, и очнулся тогда, когда перед ним раскрылся тихий простор синего моря.

Неизвестно, подал ли кто команду к построению фронта, но весь берег постепенно покрылся сплошной стеной всадников. Все молча смотрели туда, где, сливаясь на горизонте с голубым куполом неба, казалось, мерно дышало спокойное море.

Свежий ветер трепетал в распущенных значках и знаменах. Волны почти неслышно катились на берег и, оставляя белую пену, шурша, словно о чем-то рассказывая, сбегали по гальке…

В середине ноября Конная армия двинулась из Крыма на Украину. Гражданская война закончилась, но переход армии на мирное положение задерживался боевыми действиями против Махно. Коварный атаман вновь изменил. Теперь было решено покончить с ним раз и навсегда. В конце ноября. Конная армия сосредоточилась в районе Екатеринослава. Тут хорошо помнили Махно. Два года тому назад он с боем взял беззащитный город, выпустив по нему более двух тысяч артиллерийских снарядов, и предал его полному разграблению.

Для боевых действий против Махно из состава Конной армии была выделена сильная группа — 11-я и 14-я дивизии под общей командой Пархоменко.

Неотступно преследуя Махно сначала по Киевской, а пятом по Полтавской и Харьковской губерниям, Пархоменко наносил ему удар за ударом. На пути махновцы саранчой набрасывались на села и отбирали у крестьян лошадей. Это давало им возможность ускользать, от разгрома. В декабре Махно перекочевал на Подолшо, В этих местах он еще не бывал.

Резкий ветер гнал поземку в полуночной мгле. Среди облаков изредка проглядывал месяц, и тогда на миг раскрывалась широкая, залитая голубоватым светом панорама стоявшего под горой большого села.

Во тьме слышалось конское ржание, скрид колес и громкие голоса. Какие-то люди слезали с лошадей, с тачанок и настойчиво стучали в ворота.

Наполняя хату стужей и грохотом сапог, в двери ввалились три человека.

— А ну, хозяева, дайте огня! — хрипло сказал один из вошедших, с трудом разлепляя замерзшие губы. — Шо? Керосину немае? — продолжал он с угрозой. — Ишь, элементы! Из-под земли достань, а найди! Ты шо там шепчешь? Думаешь, я глухой?! — прикрикнул он на хозяина, который, шепча что-то жене и оглядываясь, доставал из-за печки закопченную лампочку.

Вошедшие сняли оружие, свалили в угол и при свете зажженной лампы шумно расселись на лавке. Один из них, Щусь, зябко похлопывал себя по бокам. Другой, Хайло, яростно дул в кулаки.

Хозяйка, курносая баба, видимо уже умудренная опытом, с молчаливой сноровкой собирала на стол.

— Ты шо? Ты шо нам даешь?! — просипел Левка Задов, увидев на тарелке тонкий кусок пожелтевшего сала. — Ты нам в четыре пальца давай! — Он показал размеры на пухлой ладони. — Вот такого! Пошире. Понятно?

— Подай, — коротко распорядился хозяин.

Левка бросил косой взгляд на него, подмигнул Щусю и, пытаясь придать своей опухшей физиономии оскорбленное выражение, с явной обидой сказал:

— И шо это такое? Разве мы им мало давали? Ничего не жалели. Мануфактуру. Барахло. А им сала жалко. Вот элементы!

— А кто вы будете, извиняюсь, добрые люди? — спросил хозяин с опаской.

— Дивись, не знает! Ха! — Левка, смеясь, глянул на Щуся. — Слыхал про батьку Махно? — спросил он хозяина.

Мужик, переминаясь, переступил с ноги на ногу.

— Слыхать слыхали, — отозвался он настороженно, — а вот видеть не приходилось.

Левка толкнул в бок сидевшего рядом Хайло. Тот вышел и тут же вернулся, держа в руках облепленную сенной трухой четвертную. Хозяйка поставила чашки. Левка разлил самогон и широким движением пригласил хозяина садиться к столу. Пожелав друг другу доброго здоровья, все выпили и закусили.

— Вот как, милый, у нас получается, — говорил Левка с задушевными интонациями в голосе, — мы крестьян не обижаем. Нет. Вот городских — другое дело. — Тут он облизал липкие толстые губы и, приняв важный вид, заявил, что согласно «линии» батьки Махно крестьянам надо возвратить все то, что «городские пауки» повысосали из них за прежние годы.

— Да, действительно тяжелое положение, — соглашался хозяин. — И пообносились совсем. На люди срам показаться. Один полушубок на всех.

Левка смотрел на него с вызывающей на разговор бодрой улыбкой.

— Бери, милый, носи! — вдруг предложил он, с решительным видом расстегивая подбитую мехом бекешу. — Носи, вспоминай! Очень уж ты, друг, мне полюбился!

— Да как же это так? Вы что, начальник, смеетесь? — опешил мужик.

— Какой может быть смех?

— А как же вы-то?

— Я и так. Дашь мне полушубок — и милое дело! Я ж не гордый…

Повеселевшая хозяйка сбегала на погреб за огурцами.

— Милости просим. Кушайте на доброе здоровье, — угощала она, поглядывая на Левку и дивясь, что такой страшный на вид человек оказался таким добрым.

Она поставила миску на стол.

Левка потер руки и воровато схватил самый большой огурец.

— Хотя нет, постой. Бекешу нельзя, — произнес он словно в глубоком раздумье. — Все равно отберут: время военное. Да ты, друг, не унывай, не огорчайся, — продолжал он, приметив растерянное выражение в глазах мужика. — Я в обозе посмотрю. Может, что-нибудь найду для тебя. Мы ж твои защитники. — Он усмехнулся. — Помогать надо… Ну-ка, налей.

Четверть быстро пустела. Хайло придвинул сало к себе, но Щусь так толкнул его локтем в грудь, что тот поперхнулся.

— Эх, милый, — откровенничал Левка, обращаясь к хозяину, — вот я сейчас у тебя сальца просил, А знал бы ты, как я недавно еще жил. Чего-только не было! И коньяки и ликеры всякие.

— А что это — ликеры?

— Ну вина такие. Не самогон же пил.

— Та-ак. Значит, теперь плохо живете?

— Да народ тут у вас вредный какой-то. Плохо поддерживают нашего брата. Вот на Киевщине мужики нам даже коней давали.

Хозяин насторожился и со скрытой враждой посмотрел на своего собеседника.

— Это какие же мужики? — спросил он. — Трудящему крестьянину коня своего отдать — легче живому в гроб лечь, чистый разор!..

В окно постучали. Чей-то голос сказал, что батько Махно приказал выступать. Левка Задов сделал знак Хайло. Тот встал, взял свое оружие и вышел во двор.

Щусь тоже поднялся.

— Вот, друг, какие дела, — говорил Левка, допивая из чашки и похрустывая огурцом. — Заехали, закусили и снова в бой! А за кого? За тебя!

— За это, конечно, мы вам благодарные и век будем бога молить. Только… — мужик оглянулся, услышав во дворе подозрительный шум. Он ахнул и, как был без шапки, выскочил за дверь.