Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

Ступак притушил папироску, поднялся с завалинки и заглянул в хату. Там уже давно горел огонь. Ворошилов сидел за столом в красном углу, слушал Морозова, выступавшего в эту минуту, и, видимо соглашаясь с ним, утвердительно покачивал головой. Буденный поместился правее него. Перед ним лежала развернутая тетрадка, в которой он записывал что-то. Рядом с ним сидел Щелоков — заместитель начальника основного штаба Конармии, дородный человек, с тщательно расчесанным пробором и черными, закрученными кверху усами. За его спиной стоял, скрестив руки, стройный белокурый военный — начальник политуправления армии Суглицкий. Он, видимо, был не совсем здоров, потому что-то и дело кашлял в платок, отчего на его бледных щеках проступали розовые пятна. Напротив них, спиной к Ступаку, сидели командиры, комиссары дивизий и, еще какие-то незнакомые ему люди. Среди собравшихся произошло движение: слово взял Ворошилов.

Ступак не мог слышать Ворошилова и только видел, как он жестикулировал, словно хотел убедить кого-либо в правоте своих слов. Он разводил руки в стороны и, словно пригребая воздух, прикладывал их к широкой пруди.

«Эх, и до чего худ стал Климент Ефремович!» — подумал старый солдат, любовно оглядывая Ворошилова. На этом заседании Реввоенсоветом был поднят, обсужден и решен целый ряд важнейших вопросов. Но с ними уже было покончено, и Ворошилов говорил об общих задачах. Поставленная под Замостьем в тяжелое положение, армия при выходе из кольца находилась все время в упорных, кровопролитных боях. «Но, — говорил Ворошилов, — после каждого хорошего боя — а их в истории Первой Конной так много — бойцы делались еще выносливее, полки духовно крепче, армия еще непобедимее, для врага смертельно страшной…» После этого Ворошилов сказал, что армия понесла значительные потери и особенно среди политического состава. Поэтому делегация, выделяемая Реввоенсоветом для поездки в Москву, должна настоять на немедленном командировании в Конную армию не менее пятисот человек политработников. И это надо сделать как можно скорее, потому; что Конармия должна быстро доукомплектоваться и выступить походом на Южный фронт для ликвидации Врангеля.

Ворошилов говорил, и озабоченное выражение не покидало его. Он не мог еще знать, что делегацию примет Лицно Калинин, который удовлетворит не только все насущные нужды Конармии, но вместе с подарками от рабочих Питера, Тулы, Москвы пришлет конармейцам двадцать вагонов теплого обмундирования, автомашин и боевое снаряжение. Пока только одно обстоятельство радовало и утешало его: он, как и все присутствующие на Совещании, уже знал, что по приказу Ленина, неустанно следившего за каждым шагом Конармии, из глубинных центров России двинуты маршевые полки для укомплектования армии. Прибытия этих кавалерийских полков можно было ждать в самые ближайшие дни… В хату быстро вошел Зеленский.

Ворошилов взглянул на него, спросил глазами:

«В чем дело?»

— Телеграмма от товарища Ленина, — сказал Зеленский. — Вот. Только что с провода. — Он подал Ворошилов взял телеграмму и прочитал ее вслух:

— «По прямому проводу. РВС I Конной.

Крайне важно изо всех сил ускорить передвижение вашей армии на Южфронт. Прошу принять для этого все меры, не останавливаясь перед героическими. Телеграфируйте, что именно делаете.

Предсовобороны Ленин. 4 октября».

Еще в то время, когда Конная армия закончила в Новороссийске преследование разбитых войск генерала Деникина и ранней весной двадцатого года готовилась к походу на далекий Западный фронт, в Крыму, где укрылись остатки белых, произошли трагические для них события.

Вечером 31 марта к Деникину приехал генерал Кутепов. Он сообщил главнокомандующему, что после всего происшедшего под Новороссийском «Добровольческий» корпус больше не верит ему, Деникину.

Деникин побледнел и сказал, что при таких обстоятельствах он слагает с себя власть, и в ту же ночь распорядился о созыве чрезвычайного военного совета.

На следующий день вестибюль гостиницы «Астория» в Феодосии, где разместился штаб главнокомандующего, был переполнен представителями генералитета, пытавшимися безуспешно убедить главнокомандующего в необходимости изменить свое решение, Деникин оставался непреклонным.

2 апреля в Севастополе состоялся военный совет. По приказу Деникина его информировали по прямому Проводу о ходе совещания. Узнав, что на его место выдвинут генерал Врангель, Деникин тут же подписал короткий приказ о назначении Врангеля «главнокомандующим вооруженными силами Юга России».

Два дня спустя Деникин, одетый в английский матерчатый плащ, в последний раз прошел мимо стоявших у подъезда и взявших на караул часовых и, навсегда покинув Россию, на английском миноносце убыл за границу…

Новый главнокомандующий выразил уверенность в том, что сумеет вывести армию из тяжелого положения «не только с честью, но и с победой».

Но, по сути дела, армии не было. Были толпы потерявших воинский облик солдат, казаков, офицеров. Разгул и бесчинства сопровождали в Крыму появление белых. Они с места в карьер принялись за старое — за грабежи.

— Дайте, дайте мне честных людей! — неистовствовал Врангель, шагая со сжатыми кулаками по салону штабного вагона. — Куда делись все честные люди? Кругом одни казнокрады, воры, бандиты, грабители! Неужели все честные офицеры у большевиков?!. Нет, генерал, вы только подумайте, — говорил он своему начальнику штаба. — Вы только подумайте, у красных в одной только пятнадцатой и пятьдесят первой пехотных дивизиях больше офицеров, чем у нас на обороне всего Турецкого вала! Почему это, я вас спрашиваю? Разве можно так воевать?!…

Но Врангель хотел воевать и принял меры. На фонарях и трамвайных столбах появились гроздья повешенных. Вешали даже за разбитое стекло в ресторане.

Тем временем политические авантюристы всех рангов и мастей, экс-министры упраздненного особого совещания, голодные, оставшиеся на мели «осважники» также упраздненного Врангелем пресловутого Освага, случайные репортеры бывших столичных газет — все они дни и ночи напролет сочиняли проекты «спасения России». Вся эта публика атаковывала пороги дворца главнокомандующего и чуть ли не на ходу штурмовала вагоны штабного поезда. Началась безобразная борьба за право на существование. На место одного ликвидируемого учреждения возникали десятки новых. Так, вместо Освага появились всевозможные пресс-бюро, инфоты, осоготы и т. п. «Ликвидации» сводились к бесконечным перебежкам ликвидируемых под новую вывеску, и были специалисты, ухитрявшиеся менять свою кожу по нескольку раз в течение одной весны и укладывать «ликвидационные» во все четыре кармана.