Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

Светало, но солнца не было видно. Над лесом громоздились тяжелые тучи. Накрапывал почти невидимый глазу надоедливый дождь, и в свежем воздухе разливалась промозглая сырость. Вихров шел напрямик сквозь цеплявшие ноги мокрые кусты. Мысли его путались. «Умерла, — думал он. — Нет, уж лучше бы мне… И как это могло случиться?.. И почему именно она, такая хорошая, умная!.. За что?..» Он глухо застонал при мысли, что, может быть, ее уже зарыли в землю и он больше никогда, никогда не увидит ее…

Дивизионный врач Жигунов, крупный старик в очках, с седеющими волосами, выбивавшимися из-под фуражки, в перерыве между двумя операциями сидел на корточках у дымившего костра и подбрасывал хворост под чайник, висевший на шомполе. Собственно, было кому вскипятить чай, но ему нравилось это успокаивающее нервы занятие. Он брал хворост, разламывал веточки на части, бросал их в костер и так увлекся этим занятием, что не сразу понял молодого командира, который, подойдя к нему, спрашивал что-то взволнованным голосом.

— Веретенникова? — переспросил он наконец, взглянув на Вихрова. — Ну да, знаю такую. Между прочим, преотличная девушка… Что?! — закричал он сердито, весь багровея. — Откуда вы взяли, что она умерла?! Вам говорили? Гм! Никогда не верьте слухам, товарищ!.. Жива, жива ваша Веретенникова. А вы что — контужены?.. Нет? Что же вас так качает, батенька мой? Сядьте, успокойтесь… Кичик! — грубовато обратился врач к сидевшему поодаль молодому лекпому. — Налей командиру воды. Вихров взял кружку и залпом выпил воду.

— А вы, товарищ, кто, собственно, будете? — спросил Жигунов.

Вихров пояснил, что он командир того эскадрона, при котором числится сестра Веретенникова, и приехал узнать о ее состоянии.

Жигунов с некоторым сомнением посмотрел на молодого командира, однако сказал, что положение сестры Веретенниковой хотя и не безнадежное, но тяжелое и видеть ее, а тем более говорить с ней нельзя. Но, взглянув еще раз на расстроенное лицо Вихрова, он, видимо, смягчился, поворчал что-то и разрешил ему пройти к раненой с условием не разговаривать с ней…

Сашенька лежала на санитарной линейке, прикрытая шинелью. И хотя Вихров пе видел ее, в его воображении вставало милое ему, веселое, подвижное лицо с синими глазами и золотистым пушком на розовых щеках. Он подошел к ней.

— Это ты, Алеша? — не видя его, тихо спросила она. Вихров нагнулся, приподнял шинель и чуть было не вскрикнул. Так она изменилась. И только глаза ее, прежде лучистые, а теперь такие страдальческие, светились на почти прозрачном лице. Вихров с бесконечной нежностью смотрел на нее, чувствуя, как дорога она стала ему в эту минуту, и жалея, что не сказал ей раньше то, что давно хотел сказать.

— Я знала… что ты… придешь… родной мой, — прошептала Сашенька. — Знала… и ждала…

— Тш-ш… Молчи, молчи, тебе нельзя говорить, — шептал ей Вихров. — Ты не волнуйся. Не надо. Доктор сказал, что все будет хорошо. Тебя направят в харьковский госпиталь. Я буду тебе часто писать… А плакать не надо, — успокаивал он, не замечая, что у самого на ресницах дрожат слезы. — Тебе что, плохо? Больно?

— Нет, ничего… Мне так хорошо… так радостно… — Сашенька попыталась улыбнуться, но улыбка не получилась, и только слеза вновь скользнула по ее бледной щеке. — Я так хочу жить, — прошептала она. — Так хочу… И ты живи… Непременно живи…

Тяжелая рука легла на плечо Вихрова. Он оглянулся.

— Вы вот что, воин, сейчас же уходите отсюда! — сердито заговорил Жигунов. — Я разрешил вам только взглянуть на нее, а вы в разговоры пустились. Уходите!.. За нее не беспокойтесь. Она будет жить.

Вихров с благодарностью посмотрел на врача, чувствуя, как к горлу подкатился соленый ком. Он подвинулся к Жигунову, с трудом преодолевая желание крепко обнять старика, сказать ему что-то. Но тот, видимо, сам хорошо понимал душевное состояние командира. Он проворчал что-то, схватил Вихрова за руку и почти насильно оттащил от линейки.

— Послушайте, друг мой, — заговорил он горячо, — я побольше вашего понимаю жизнь и людей. Да, да! Сестра Веретенникова находится здесь всего несколько дней, но я успел убедиться… Она молодец! Да. Я слышал ее вред. Кстати, это вас зовут Алешей?.. Так, понятно. — Лицо Жигунова засветилось улыбкой. — Милая девушка!.. Берегите и любите ее… А, ну да ладно. Уходите! Ей нельзя волноваться…

Вихров вздохнул, отошел от линейки и тут только заметил, что дождь перестал и лес наполнился прозрачным солнечным светом. Тихо покачивались вершины деревьев, открывая синие окна, сиявшие в небе среди разорванных туч. В густой, еще зеленой листве раздавалось веселое щебетание птиц… Он шел, подставляя лицо свежему ветру, и улыбался.

Коновод Нечаев, молодой боец с чистым русским лицом, державший лошадей близ дороги, при виде Вихрова понял, что все обошлось, но все же не утерпел и спросил: __ Ну как оно, товарищ командир?

— Все хорошо, Александр Алексеич! — бодро отвечал Вихров. — Кланяться велела.

— Как вы сказали? — переспросил Нечаев. Он плохо слышал и объяснял это тем, Что до революции долгое время служил «мальчиком» в лавке, где хозяин нещадно драл ему уши.

— Я говорю, поправляется наша сестра! — повторил Вихров. — Разговаривает!

— А! Ну да, конечно, какой может быть разговор! — сказал Нечаев, делая вид, что расслышал. — Так мы куда теперь, товарищ командир?

Вихров должен был присоединиться к полку в Грубешове и поэтому тут же решил ехать в город, благо до него было всего несколько верст. Отдохнувшие лошади взяли размашистой рысью, и спустя час они уже въезжали в предместье. Ржавая колючая проволока, полузасыпанные окопы — следы недавно отгремевшей германской войны — попадались чуть ли не на каждом шагу. Кое-где виднелись черные, обгорелые трубы. Узкие улицы с кварталами маленьких домиков напоминали скорее местечко, чем город. В стороне остались кирпичные казармы стоявшего тут до революции уланского полка. Свернув налево, они выехали на главную улицу. Но куда бы ни заезжал Вихров, квартиры уже были заняты полками Особой бригады.

— Товарищ командир, посмотрите, — показал Нечаев вправо, где у полкового значка, приткнутого к палисаднику, картинно застыл часовой, по виду калмык. Он стоял не шелохнувшись, придерживая положенную на Плечо обнаженную шашку, с таким торжественным выражением на загорелом скуластом лице, словно у него под охраной был не простой кумачовый флажок, а овеянный боевой славой штандарт [36] В коннице полковое знамя называлось штандартом. .

«Действительно, странное что-то», — подумал Вихров, с любопытством глядя на калмыка. В эту минуту из-за угла вышел другой боец, чрезвычайно похожий на первого, но с такими кривыми ногами, что, казалось, он не шел, а катился. Он приблизился к стоявшему на посту, ловко вынул шашку из ножен и сменил товарища, который не спеша пошел вниз по улице.