Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

Впереди, на белом покрове степи, едва заметными черными точками мелькали дозорные.

Вихров; ехавший на своем обычном месте позади Ивана Ильича, тер замерзшие уши и ерзал по седлу, чувствуя, как сухой снег, словно белые колючие искры, летел в глаза и обжигал воспаленное лицо. На ночлеге в Каховке Харламов достал где-то стеганый ватник и принес его командиру, но Вихров отказался от ватника и теперь, ругая себя за отказ, мерз отчаянно. Ему казалось, что ледяной обруч все сильнее сжимал его голову, а встречный ветер продувал-др самых костей. «А ведь так я, пожалуй, замерзну, — подумал он. — И зачем я отказался от ватника?». Он вынул из стремян окоченевшие ноги и, пытаясь согреться, начал покачивать ими в такт хода лошади.

Позади него послышался топот. Вихров оглянулся. К нему подъехала Маринка.

— Алеша, замерз? — спросила она.

— Да нет, не очень, — отвечал он, стараясь приободриться. — А что?

— Не скромничай. Смотри, какой ветер! На, надень, — предложила она, подавая башлык.

— Где ты взяла?

— Митя, как на курсы уезжал, мне оставил.

— Ну спасибо, Мариночка, — поблагодарил Вихров, принимая башлык.

Впереди показались разбросанные в степи постройки какого-то хутора.

По рядам прошло оживление: из головы колонны передали приказ становиться на большой привал.

Несмотря на конец октября, в Севастополе стоял теплый солнечный день. Синий простор моря, уходя в глубину и раздаваясь все шире, сливался у горизонта с бездонно голубым куполом неба. Солнце отражалось в воде, и казалось, в набегавшую зыбь сыпались золотистые блестки.

На бульваре, где играл военный оркестр, медленно двигались навстречу друг другу вереницы людей. Над толпой плыл целый цветник летних зонтиков.

Тут же за столиком летнего кафе сидели два офицера. Один из них, полный полковник в белой черкеске, то и дело вытиравший платком потное лицо и лысую голову, скользил взглядом по пестрой, звенящей шпорами нарядной толпе. Другой, войсковой старшина [38] Казачий офицерский чин; соответствует чину подполковника. , в английском френче с большими карманами, тоже не старый еще человек с подслеповатыми, как у крота, крошечными темными глазками, наблюдал двух английских морских офицеров, которые, безмолвно презирая всех и все, с высокомерным видом приканчивали вторую бутылку мартеля.

Лакеи-татары, мелькая черными фалдами, бесшумно сновали между столами.

— Ты только погляди, Григорий Назарыч, — зашептал войсковой старшина, потянувшись к полковнику. — Третью бутылку коньяку начинают.

— Кто?

— Англичане.

— На это они мастера, — сказал полковник, оглядываясь. — А ты что же не пьешь, Крот? — спросил он, величая приятеля по кличке, полученной им еще в корпусе, где они когда-то вместе учились. Полковник налил рюмки. — Ах, канальство? — продолжал он, глядя на текущую мимо толпу. — Ты только посмотри, сколько блеску! Глаза разбегаются… А гвардеец-то, гляди, гляди, как вышагивает! Прямо петух, только что хвоста нет. А появись красные — один пшик, и ничего не останется. Каждый будет рад спасти свою шкуру.

— Что ты о красных заговорил? Разве на фронте так уж плохи дела? — спросил войсковой старшина.

— А что хорошего? Мобилизация-то провалилась.

— Совсем?

— Да почти. Я читал на днях в штабе донесение генерала Анциферова. Он пишет, что в Ново-Алексеевке из двухсот семи мобилизованных крестьян осталось на восемнадцатое октября сто. Остальные дезертировали.

— Шомполами их! Шомполами! — зло сказал войсковой старшина. — Да я бы….

— Подожди, — перебил полковник. — Генерал Анциферов обратился к мобилизованным с речью и осудил дезертирство, сказав, что они понесут наказание. И что же? В ночь на девятнадцатое сбежало шестьдесят, а в ночь на двадцатое — остальные. И так везде. Да, пропадает, пропадает Россия…

— Н-да!.. — протянул войсковой старшина. Он прихлебнул из рюмки и посмотрел на толпу.

Там, возвышаясь над всеми на целую голову и держа под руку полную молодую даму в бриллиантах, проходил старик с окладистой седой бородой.

— Кто этот высокий? — спросил войсковой старшина.

— Прасолов. Разве не знаешь? После Морозова самый богатейший в России купец, — пояснил полковник, глядя вслед старику, снисходительно отвечавшему на заискивающие поклоны знакомых. — А эта мамзель — его содержанка. Он взял ее из «Виллы Родэ» [39] В дореволюционные времена аристократическое кафе в Петрограде. . А вон, гляди, Демидов — любитель прекрасного пола, — он показал на маленького щупленького старика, который, семеня тонкими ножками, шутил о чем-то с красивой девицей в розовой шляпке, поглядывая на нее снизу вверх.

— А у старикашки губа не дура, — заметил войсковой старшина, — смотри, какую подхватил.

— Все денежки делают, — сказал полковник, вздохнув. — Эх, канальство, мне бы хоть часть такого богатства!

Он аккуратно поддернул широкие рукава повыше манжет и, взяв бутылку, налил рюмки.

— Да, неплохо бы деньгу зашибить, — проговорил в раздумье войсковой старшина. — Сейчас бы они, ох, как пригодились!

— Они всегда нужны. — Полковник перегнулся через стол и быстро спросил: — Хочешь хорошо заработать?

— Гм… Странный вопрос! А кто не хочет? Полковник вытер платком лысую голову.

— Видишь на рейде пароход возле английского крейсера? — спросил он, кивнув через плечо.

— Ну, ну?

— Это союзники прислали из Константинополя колючую проволоку. Так сказать, по моему ведомству. Да. А сегодня утром приказ — срочно возвратить все пароходы в Константинополь для погрузки тяжелой артиллерии, танков и аэропланов.

— Ну и что же?

— Вот я и думаю вернуть этот пароход неразгруженным и загнать проволоку обратно союзникам. И к черту! — сказал полковник, вытирая лицо.

Войсковой старшина, раскрыв рот, некоторое время молча смотрел на него.

— Позволь, Григорий Назарыч, я не совсем тебя понимаю, — заговорил он с сомнением. — Как же так? Проволока-то для укреплений?

— Ну и наплевать! Я еще раз тебя спрашиваю: хочешь заработать? Только ты не виляй, прямо скажи. Я это дело еще утром обдумал. Позвал тебя сюда, чтобы договориться.

Войсковой старшина с опаской пожал плечами.

— Заработать-то я хочу, но и жить тоже хочу… А ну как этакое дело да раскроется?

— Ты не бойся. — Полковник приложил руку к груди и зашептал убедительно: — Всю ответственность я беру на себя. Понимаешь? А потом, зачем стесняться? Все крадут. А чем мы хуже других? В германскую войну тоже ведь хапали, помнишь? Ну, тогда, конечно, брали по совести. Да. А сейчас посмотри, что творится: вор на воре сидит и вором погоняет. Ты послушай: ведь вряд ли представится еще такой случай. Раздобудемся валютой и в случае чего махнем за границу. Долго мы не продержимся. Здесь все насквозь прогнило. Ну как? Решено?