Иван Акулов - Крещение

— Твоя судьба, Заварухин, уже решена. Спрашивать не надо — не скажу. Такие вещи объявляет само начальство. А что за просьба?

— В свою, Камскую, хотел проситься.

— В жилу, Заварухин. Я вижу, в службе тебе везет. Везуч и в семье небось?

— В семье верно, Ожегов, в семье везуч. Тут судачить грех. Парня бы только. Проморгали мы с женой. Все считали, молоды, успеем, а жизнь-то и прокатилась. Остались без наследника. Благо, наследовать у нас нечего, а то бы беда. — Заварухин улыбнулся в усы и пригладил их спокойной рукой. — Зато дочь. Нынче кончает Красноуфимский педагогический техникум. Есть такой город на Урале, Красноуфимск. Черт возьми, как это далеко! Иногда подумаю и не верю, что где-то живут жена, дочь… Урал где-то. Не стреляют. Не убивают.

— А я думал, мне одному так кажется. Верно, Заварухин, порой даже боязно станет, вдруг забудешь все на свете. Но не это теперь главное. Не это. Тут такая разворачивается махина, что небу будет жарко. Между нами, Заварухин! — Ожегов покосился на запертую дверь. — Большое начальство рассчитывает к осени выйти на государственную границу. И выйдем, Заварухин.

— Дай-то бог, Ожегов. Дай-то бог.

— А ты, гляжу, Заварухин, и не обрадовался вовсе. Из маловеров небось? Такие у нас тоже есть. Таких немец так напугал, что вздохнуть не смеют. Правду говорят, что пуганая ворона куста боится.

— Пойдем-ка на воздух, Ожегов, душновато у тебя.

— Ты что, Ожегов, увел товарища полковника, а его сам командующий…

— Заварухин, товарищ командующий.

— Знаю, Заварухин. Наслышан. Поговорить бы надо с тобой по-землячески, но — бог свидетель — не рука. Москва на прямом проводе. И прошу меня не ждать. В дивизии, в дивизии жди. Да, да. Вот так.

— Поедешь в свою Камскую. Думаю, там, там твое место. Что? Принимай и готовь людей — события надвигаются большие и грозные. Ожегов!

— Ожегов! Ожегов! — повторило несколько голосов приказ генерала. Подскочил Ожегов, никого не задев и никого не побеспокоив в узком коридоре, подстроился к командующему, держа высоко поднятую руку у козырька.

— Звонил?

— Только-только. Нету еще. Не прилетел.

— А Березову не сказал, чтобы нового комдива взяли с собой?

— Не сказал. Но скажу.

— Насчет Самохина что я доложу Москве?

— Не прилетел, товарищ командующий. Ждем.

— С тем и пойду. — Генерал зашагал по коридору, скрипя растоптанным, ослабевшим паркетом и на ходу перебирая бумаги в красной папке с пухлыми, подстеженными корками. В конце коридора навстречу ему распахнулась дверь, и стал слышен перестук телеграфных аппаратов. Как только дверь за генералом закрылась, в коридоре упала тишина, и даже под сапогами штабных помалкивал старый паркет.

— Опростоволосился, Вася, — сказал Заварухин укоризненно. — Ведь ты, Вася, привык харчиться из готовой чашки, потому и охотник из тебя никудышный. — Заварухину вдруг сделалось весело, и он громко захохотал.

— Ты, гляжу, прямо на седьмом небе, — сказал майор Ожегов и с дружеской улыбкой протянул Заварухину предписание. — В радости ты и о документах забыл.

— Забыл, Ожегов. Уж извини. Хоть и до тебя доведись — в свою дивизию. А у меня, признаюсь, только и дум было об этом.

— Завидую я вам, боевым командирам. Вот я уж приметил, как бы ни был занят командующий, а с вашим братом обязательно об руку и все такое. И слово найдет, к делу никакого отношения не имеющее. А с тобой даже по-землячески хотел пообщаться. Он ведь тоже, командующий-то, уралец. У вас с ним и говорок— то немного схож. Все на «о» да на «о». А мы, Заварухин, штабники то есть, для командующего — я так думаю — все на одно лицо. Он попросту не видит нас. И обидно делается другой раз, думаешь: да брошу все к чертовой матери и уеду на передовую. Риск, конечно, но и тоска по уважению к себе не меньше угнетает душу.

— Ты, Ожегов, вроде исповедуешься передо мною. К чему вдруг? — Заварухин положил в нагрудный карман гимнастерки документы, не враз сумел застегнуть увертывающуюся из пальцев латунную начищенную пуговицу и поднял глаза на майора.

— Я давеча, Заварухин, кое-какие слова сказал тебе, а теперь вижу, и без них бы обойтись можно, не обижайся. С тобой сам командующий ласково обошелся, а я увидел твою постную физиономию и взъелся. А вообще-то не к чему бы мне высекаться. Словом, нехорошо это с моей стороны. Урок мне. Урок, Заварухин.