Николай Логинов - Что было, то было (повести, рассказы)

— А по-моему, Олег Арсеньевич, старшина прав, — сказал замполит, когда Ржаницын вышел.

Командир насторожился:

— Думаете, следует освободить Ермолина?

— Думаю, следует. И еще дать увольнение дня на два.

— За какие такие заслуги поощрение? — Капитан-лейтенант резко поднялся с места.

Встал и старший лейтенант.

— Только ли поощрение? — спросил он. — Встреча с матерью… — словно собираясь читать стихи, нараспев произнес Сорокин. — Глубокий след, думаю, оставит она в душе матроса. Ермолин, верно, занозистый, но честный парень. Каково ему будет глядеть в глаза матери? Она, конечно, пустится в расспросы про то, как он живет, исправно ли служит, в ладу ли с товарищами, с командирами. Обязательно будет расспрашивать — она желать! А ему отвечать надо. И чем она ласковее, внимательнее будет с ним, тем горше ему: материнской ласки-то не заслужил он… Небось задумается. Мне на месте Ермолина, признаюсь, не хотелось бы оказаться.

Командир провел рукой по своей темной шевелюре.

— Любопытно все вы обернули, — сказал он в раздумье. — Что ж, попробуем…

Освободить матроса Ермолина с гауптвахты удалось лишь под вечер. Конечно, нехорошо было бы держать мать до его прихода. Поэтому капитан-лейтенант, побеседовав с Натальей Никитичной о том, как она добралась и где устроилась с жильем, попросил своего заместителя познакомить гостью с жизнью моряков.

Старший лейтенант показал Наталье Никитичне убранство кубриков, комнату боевой славы, сводил к причалу, где стояли подводные лодки. После этого она отправилась на отдых. Гостья осталась очень довольна вниманием к себе. О сыне расспрашивать постеснялась, сочла, что лучше сначала с самим поговорить. Тем более старший лейтенант обещал вскоре прислать его к ней.

Когда Александра Ермолина вели к командиру лодки, одна дума терзала провинившегося матроса: как же он сейчас при всех встретится с матерью?

Хотя матери в комнате командира не оказалось, оторопь все же не проходила.

— Вы знаете, что к вам приехала мать? — спросил капитан-лейтенант.

— Да, слышал, — робко ответил Ермолин.

— Так вот, разрешаю вам уволиться на двое суток.

У Ермолина неожиданно вырвалось:

— Как же я… такой?..

— Какой «такой»? — в упор посмотрел командир.

Ермолин часто заморгал:

— Вы же знаете, товарищ капитан-лейтенант…

Ему думалось, что командир будет отчитывать его за проступок, а тот вздохнул и сказал с мягким укором:

— Эх, Ермолин, Ермолин! Боитесь матери на глаза показаться? Герой… Может, мне поведать ей обо всем? Или уж лучше сами покаетесь?.. Переодевайтесь — и живо. Мать заждалась, наверно.

Пока Ермолин шел на Солнечную улицу к дому номер двадцать, где у знакомой по вагону остановилась мать, пытался подобрать слова, какие он скажет при встрече. Но ничего из этого не получилось: мешал не выходивший из головы недавний разговор с командиром лодки. Так он и ступил на крыльцо низенького одноэтажного домика, не готовый к встрече с матерью.

— Сано… Родимый…

— Мама!..

В этих первых словах матери и сына слышались и радость встречи, и тоска, жившая в их сердцах долгие месяцы разлуки. Наталья Никитична припала к его груди, счастливая и тихая. Слезы затуманили ей глаза. А он широкой ладонью гладил ее с проседью волосы и, растроганный, забыл все невзгоды. Ему было хорошо с нею, ласковой, родной, словно вернулось к нему далекое босое детство.

— Ма-ма, — не найдя других слов, повторил он тише и нежней. Помолчал и спросил: — Как же ты надумала ехать в такую даль?

— Не было моей силушки больше, — ответила мать, не стыдясь своего признания, — заскучала… С лета ведь ни строчки не написал. Думала, уж не стряслось ли что. На море служба-то…

— Сообщили бы тогда, — глухо произнес Александр.

Она немного отшатнулась от него, смахнула с глаз тыльной стороной ладони слезу и посмотрела ясным взглядом.

— Какой ты у меня славный, — сказала она, любуясь им. — Вымахал-то, гляди-кось…

А ему показалось, что мать стала меньше. «Совсем старенькая, — разглядывая морщины на ее обветренном лице, подумал он, — а ведь еще только-только за пятьдесят перевалило».

Александр снял бескозырку, положил на комод.

— Устал, поди-ко, за день-то? — глядя на осунувшееся лицо сына, спросила Наталья Никитична. — Отдохни, Саня.

— Да нет, не устал, — присаживаясь к столу, ответил он и невольно припомнил свои недавние переживания. Чтобы отогнать эту непрошеную думу, добавил: — Меня на двое суток отпустили, отдохну, успею.

Мать села напротив него.

— А что на мало отпустили-то? — спросила она и, не дождавшись ответа, начала рассказывать, как ее приняли начальники: — Обходительные, простые оба. Тебе, наверно, хорошо с ними. Тот, усатый-то, вроде посурьезней. А уж другой-то такой разговорчивый, удалой… Который из них главнее-то, Саня?

— Тот, что с усами. Он командир корабля. А второй — его заместитель, вроде бы комиссар.

— Я так и подумала — тот главней. А комиссар повсюду выводил меня — не гордый какой. «Вот на этой койке, — сказал, — отдыхает ваш сын». Уважает он тебя — сразу поняла… Потрогала я постель — мягкая… «Не солома», — говорю, а он смеется. Чисто, порядок везде… Потом показал доску с портретами самых лучших моряков. Всех переглядела, тебя искала. Нету.

— То ж отличники! — заметил Александр таким тоном, как будто это недоступно для него.

— А ты, значит, не в них? — догадалась мать.

— Нет… пока, — признался Александр. «Может, сейчас вот и рассказать ей все, все? — подумал он. — Лучше самому».

Но мать сбила его с этой мысли:

— Подводные лодки-то какие большущие! «Вон та, с кромочки, наша», — указал комиссар. Поглядела я — страх меня взял. Мой-то Саня на ней под водой плавает, думаю, а море широченное, да глубокое — не наше озеро».

— Не страшно, привыклось… А корабль прочный, надежный, — успокоил он мать.

Наталья Никитична с минуту смотрела на сына — рослого, плечистого, крепкого — и, гадая, верно ли она надумала, тихо произнесла:

— Таська-то ровно и не пара тебе, Саня…

— А ты перед отъездом видела ее, мама? — нетерпеливо перебил Александр, обрадовавшийся, что мать сама заговорила о Тасе. Он долго не отвечал на ее последнее письмо, и она тоже молчала.

— Как же! — оживилась мать. — Прибежала сама к нам. Через Галинку узнала, что я в дорогу собралась. Водой не разольешь их… Сунула посылку. — Наталья Никитична открыла скрипучую корзинку. — Вот, разверни-ко. Поди, связала что. Она на это мастерица… Так и есть. Ишь сколь ни басок шарфик-то. В полосочку, гляди-ко. И носки еще… Хитрющая! Надо же! В носках-то — на сказала ведь! — письмо. Ну, после доберешься до него. Поговори со мной, потом заторопишься…