Яков Кривенок - За час до рассвета

Ирина еле выдавила из себя:

— Очень… очень рада за тебя.

А Клава с таинственным видом продолжала:

— Сема мне важное задание дал, потому я и ищу его. Смотри сюда. — Она из сумочки достала чистый бланк паспорта. — Видишь?

Ирина инстинктивно отстранилась от нее:

— А вот это служебное удостоверение, с печатью, любую фамилию вписать можно.

Равнодушие Ирины взорвало ее:

— Я головой рискую, а он?.. А вы?.. По острию бритвы хожу, а меня не понимают! — кричала она.

Ирина молча взяла серенькие книжицы, они жгли ей руки, но внешне она была спокойна. Про себя подумала: «Передам Мише Полякову, он у нас специалист по изготовлению документов».

— Еще сообщи Семену, — продолжала Клава, — главный их штаб — в санатории.

— В кардиологическом?

— Да. Устроились на широкую ногу.

Ирина отвернулась к шифоньеру, стала перебирать коробки, белье, соображая, куда бы спрятать понадежнее бланки. Клава от нечего делать перелистывала лежащий на столике семейный альбом. Увидев снимок, на котором были Ирина и Метелин, она проворно вытащила его из альбома и, воровски оглядываясь, сунула к себе в сумочку. «Возьму на память, — решила она. — Сема все равно будет мой, никому его не отдам». Она поправила у зеркала прическу, бросила в спину Ирине, которая все еще возилась у шифоньера:

— Ну, я побежала, — и выскользнула из комнаты.

Оставшись одна, Ирина не выдержала и расплакалась. В висках стучало: «Грязь, какая грязь».

Узнав, в чем дело, Надежда Илларионовна не утешала дочь, наоборот, прикрикнула:

— Кому поверила? Стыдно о Семене плохое думать. Не такой он!

Василий Трубников старался. Развозя товар по магазинам, ко всему зорко присматривался, важное запоминал. Не раздумывая, согласился поселить Метелина у себя в Пятихатках. А через неделю перевез в хутор шрифты и печатный станок, помог Семену в погребе оборудовать типографию.

Поляков изготовил Метелину паспорт на имя колхозника из Полтавской области. В хуторе все знают, что у Насти обширная родня. Соседям и знакомым она отрекомендовала Семена как своего двоюродного брата. Врач Ирина Трубникова снабдила справкой, в которой указывалось, что Иван Бугров страдает открытой формой туберкулеза.

Семен отрастил бородку, небольшие усы. Василий заблаговременно показал документы «шурина» полицейскому, с которым водил дружбу, и даже попросил устроить больного родственника в огородную бригаду.

Через несколько дней полицейский приехал лично посмотреть на Ивана Бугрова. Опьянев, стал хвастаться умением с первого взгляда распознавать партизан.

— Мой глаз — алмаз, — любил повторять полицейский. — Партизан сразу угадываю.

Василий охотно ему поддакивал: «У Сысоя Карповича проницательность завидная, любого насквозь видит».

— Талант имею. В нашем деле иначе нельзя, — встряхивал рыжими кудрями полицай, бил себя в грудь. — Издали партизана различаю, по запаху чую. Поведу глазами и мне ясно, что за человек. Говорю одному: «Ага, а ты, голуба, большевик — следуй за мной». А надысь фрукт попался: «Э, да ты подпольщик!» — и руки ему назад… Почти не ошибаюсь.

Метелин молча наблюдал за ним, оценивая представителя «нового порядка», подбирал ключи, чтобы при надобности отомкнуть этот несложный механизм.

Полицай пообещал в следующий приезд определить к делу родственника хлебосольной хозяйки. И слово сдержал, вскоре Метелин был определен на работу в огородную бригаду.

С того дня Сысой Карпович повадился к гостеприимной Насте. Опрокинет стаканчик-другой самогонки, поспрашивает у Семена: не появился ли кто подозрительный и — восвояси.

Как-то, застав гостя в хате, Василий шутливо пригрозил:

— Ох, поломаю вам ноги, Сысой Карпович. Что-то вы к моей Настеньке зачастили…

Язык Сысоя Карповича начал заплетаться:

— Потише на поворотах! Я к шурину твоему завернул… Служба! Иван теперь вроде моих глаз в хуторе. Друзьяки мы с ним, — и похлопал Семена по спине. — Правильно я говорю, господин Бугров?

— Уж как есть точно, — потупясь, ответил Метелин.

— У меня в каждом хуторе свои глаза и уши, — хвастался полицай. — Появится подозрительный, Бугров мне тут же даст знать. Разве не так?

— Как велели, — ответил Семен.

В упор рассматривая Метелина, полицай откровенничал:

— А если честно признаться — сволочной народ пошел. Вот, скажем, ты, Бугров: неужто тебе коммунисты или, скажем, комсомольцы не попадались? Такого не может быть! А чем ты мне помог?

Василий поспешно наполнил стаканы, обнял Сысоя Карповича:

— Опять о службе? А ну ее к… Давай лучше по единой…

Утром бригадир встретил Семена сочувственными словами:

— Сдаешь, хлопец, борода да усы остались. Что с тобой?

Бессонные ночи в сыром погребе давали о себе знать: глаза у Семена ввалились, губы почернели.

— Ты же видел справку. У меня чахотка, а лекарства кончились.

Бригадир вел себя с почтительной настороженностью: что за человек этот чахоточный? Полицаев дружок, «дымку» с ним хлещет. Семену на руку то, что хоть этот не ищет с ним короткого знакомства, не бывает в квартире: больше времени для типографии остается.

— В город бы мне съездить. К врачу. Отпустите?

— Это можно. Отправляйся, когда захочешь.

Метелин не стал медлить. Через день, выпросив у Насти примус и старый чайник, завернув их мешковиной, он не шел, а летел на крыльях. Как нельзя кстати, Василий передал, что его в городе ждет Поляков. Семен знал, что это его вызывает Максим Максимович.

Все-таки на хуторе ему тяжело, одиноко. Связь через Василия не может заменить живого общения с друзьями. Особенно скучал по Ирине. Теперь ему казалось смешным его поведение у Трубниковых. Эта нарочитая сдержанность, разговоры только о деле. Именно тут, на хуторе, Метелин понял, как дорога ему Ирина.

У базара Семен бегло осмотрел вывески мастерских и, остановившись у одной из них, уверенно открыл дверь. Темный угол низкого помещения был забит разным железным хламом: ржавыми листами, погнутыми ведрами, кастрюлями, самоварами, кусками проволоки и прочей дрянью, которую добрые люди давно выбросили на свалку. У окна, сгорбившись над низким верстаком, сидел Максим Максимович, занятый прилаживанием дужки к солдатскому котелку.

Взглянув на Семена, приветливо проговорил:

— А, сынок, здравствуй.

Отложив в сторону котелок, достал из-под верстака хлеб, склянку с солью, луковицу, вареную морковь. Как бы оправдываясь в чем-то, сказал:

— Погляжу, не привел ли кого следом?

Он рывком открыл дверь, выглянул наружу, немного повременив, вышел на улицу. Осмотревшись, прикрепил к двери табличку: «Обеденный перерыв». Вернувшись, разрезал надвое луковицу, посыпал хлеб солью. Указал подбородком на верстак, пригласил: