Юрий Колесников - Координаты неизвестны

— Рубай, рубай! — обратился Катышков не столько к продолжавшему шифровать Ильину, сколько к судорожно глотавшему слюну Майеру. — Не отравишься. Жратва гут! Не какой-нибудь «эрзац» из опилок, а щи партизанские с мясом. Будь здоров!

Майер все понял. Бросив взгляд на Ильина, он решительно отодвинул котелки, обернулся к партизанам и внушительно сказал:

— Коммунист!.. Понималь? Ленин! Москау!

Скоршинин от удивления разинул рот. Жалкий у него был вид, как у побитой собаки.

Катышков многозначительно подмигнул ему:

— Во, мать честная, видали?!

И, не спросив разрешения, сконфуженно унес котелки и хлеб.

Кончив шифровать, Ильин стал проверять рацию. Надев наушники, он включил приемник и начал прослушивать, есть ли помехи на волне, на которой будет работать Москва. Но что это? Он услышал позывные Москвы, хотя до установленного времени оставалось более получаса… Алексей насторожился. По мере того, как он устранял помехи, все отчетливее звучала морзянка: «СА-ноль, «СА-ноль»… Наконец позывной «СА» зазвучал так громко, что его услышал и Майер. Весь подавшись вперед, он вопросительно смотрел на Ильина. Они не знали, что обеспокоенная молчанием стольких раций десантников Москва уже несколько дней вызывала их круглосуточно.

— Москау? — прошептал Альфред.

— Москау! — ответил Алексей. — Крути! — кивнул он на динамку.

Завизжала динамка, на передатчике замигала контрольная лампочка. Несколько секунд Алексей отстукивал свой позывной, потом перешел на прием и тотчас же услышал позывной «СА-пять». Москва слышала Алексея на пятерку! Началась передача шифрованной радиограммы. Никогда еще, работая на рации, Алексей не испытывал такого напряжения, как в этот раз. Когда, наконец, радиограмма была передана, он почувствовал себя совсем обессиленным, веки смыкались, голова неудержимо клонилась вниз. Непрерывно крутивший рукоятку динамки великан Альфред дышал, как загнанный конь, и вытирал обильно выступивший пот с лица. Сказались бессонные ночи, голодовка.

Как во сне добрели они до своей землянки-бани. Вопрошающим взглядом встретили их товарищи.

— Ин орднунг… [13] В порядке (нем.). — Прим. авт. — все еще тяжело дыша и улыбаясь, сказал Альфред.

Собравшись с силами, Ильин воспроизвел по памяти содержание радиограммы.

— Остается терпеливо ждать, — заключил он и спохватился. — Да, вот еще что! Комиссар настаивает на прекращении голодовки…

Договорить ему не дали. Оказалось, что, когда Ильин и Майер были в штабной землянке, комиссар вызвал Серебрякова и через него повторно передал десантникам предложение кончать голодовку. Не дожидаясь их решения, он приказал доставить пленникам хлеб и молоко. Но десантники не притронулись к пище. Они ждали Ильина и Майера, чтобы принять решение сообща. И теперь все молчали, так как первое слово должен был сказать, конечно, Рихард Краммер.

— Что ж, — начал он, — положение изменилось. Наивно было бы думать, что комиссар поверит нам на слово. Однако он не впадает в крайности, что свойственно начштабу. Больше того, он нашел разумный выход из положения. Завтра, надеюсь, все станет на свое место… Предлагаю прекратить голодовку.

— И выпить за здоровье комиссара по стопке… млека! — подхватил Майер.

— Именно по стопке плюс сто граммов хлеба, и ни капли больше! — серьезно сказал Серебряков. — Иначе после стольких дней голодовки не поручусь, что не наживете заворот кишок.

— В таком случае рекомендую избрать «виночерпием» и хлеборезом доктора Серебрякова, — заметил Отто Вильке.

Дрожащими руками Серебряков разлил молоко, нарезал кусочки хлеба. Дрожащими руками взяли десантники свои порции, медленно, стараясь продлить удовольствие, съели их.

— О-о! «Шпек» отличный! — улыбнулся Майер одними глазами, и все невольно вспомнили о блаженстве, с которым совсем недавно Рихард насыщался салом, присланным партизанами.

— А «шнапс» тебе все-таки не удалось допить! — парировал Рихард.

Пока ели и разговаривали, настроение у всех было приподнятое. Наступил вечер, и десантники благоразумно легли пораньше, чтобы отоспаться за все бессонные ночи, но никто не уснул. Множество тревожных вопросов возникало в мыслях каждого: «Нет ли ошибки в шифре?», «Как отнесется Москва?», «Успеют ли включить в сводку условную фразу?», «Надежный ли у партизан радиоприемник?..».

Незаметно подкралось утро. Все оживленнее становилось щебетание просыпавшихся птиц. Послышалось фырканье коней, получивших утреннюю порцию овса. Закипела работа на кухне: раздались удары колуна, донесся женский говор. Наконец послышались шаги множества людей, приближавшихся к бане, короткая команда «стой» и… на пороге появился Скоршинин с маузером в руке.

Под усиленной охраной десантников отвели в штабную землянку. Сюда же перенесли раненого комиссара. Он полулежал на нарах. Обросших людей в немецкой форме комиссар встретил жестом, приглашавшим садиться на скамью у столика, на котором стоял старенький радиоприемник с большим облезлым громкоговорителем. Наступила гнетущая тишина, словно в зале суда в ожидании вынесения приговора. В сущности, так оно и было…

Сидевшие тут командиры подразделений старались не смотреть в глаза пленникам, чувствовали себя виновными в постигшей их участи, и только Скоршинин делал вид, что ничего достойного сожаления не произошло, и, как всегда в таких случаях, был весьма деятельным: то шептал кому-то на ухо, то наказывал дежурившему у радиоприемника не прозевать Москву, то выбегал из землянки и проверял готовность выставленного им усиленного наряда для охраны штаба…

Минутная стрелка на помятом будильнике с паровозом на циферблате приблизилась к двенадцати. Зазвучали позывные московской радиостанции. Все заерзали, с трудом сдерживая волнение. Не выдержав, шумно вздохнул Серебряков. Он-то действительно был москвич! Но вот раздался перезвон курантов, последовали шесть ударов и полилась торжественная мелодия «Интернационала».

Рихард встал. Как по команде за ним встали все десантники. Поднялись и партизаны. И только комиссар Иванов продолжал лежать. Судорожно забегавшие на скулах желваки выдавали охватившее его волнение. Наконец раздался хорошо знакомый всем голос диктора:

— Говорит Москва! Говорит Москва! Радиостанция «Р.В. имени Коминтерна»!..

Диктор начал читать сводку Совинформбюро… Слушала ее вся Страна Советов, весь мир! Но не было на всем свете людей, которые слушали бы ее с таким всепоглощающим вниманием, как собравшиеся здесь. Затаив дыхание, сидели десантники. А диктор рассказывал о событиях минувшего дня, переходил от одного фронта к другому, наконец заговорил о сбитых зенитной артиллерией фашистских самолетах, о показаниях пленных гитлеровцев… Сводка подходила к концу, но ничего похожего на условную фразу не было произнесено…