Василий Масловский - Дорога в два конца

Впоследствии выяснится, что второпях подсчитано далеко не все. Запустением и тоской пахнуло с нолей, усыпанных трупами, железом и смертью. Война откатывалась дальше.

Уцелевшие хлеба убирали серпами, на коровах; убирали здоровые, убирали больные, убирали старые, убирали малые. С той же прохоровской земли для тех, кто пошел отвоевывать остальную землю свою, дали тысяча триста шестьдесят пудов хлеба сверх плана.

Мальчишки промышляли в подбитых танках и сдавали цветной металл. Если бы они занялись уборкой и железа — добыли бы немало стали. И не только на земле, но и в земле. Люди захотят потом проверить, сколько же ее в земле, и обнаружат, что на кубометр курского чернозема под Прохоровкой приходится сто килограммов осколков. Их будут каждый год убирать, эти страшные озадки войны, но так, видно, до конца и не уберут. Долго еще потомки тех, кто жил и работал на полях Прелестного, свеклосовхоза «Октябрьский», будут находить эти следы.

Земля постанывала и вздрагивала, как ребенок во сне. На обгорелых, изувеченных полях разливалась призрачная, физически ощутимая тишина. Не было больше выстрелов, разрывов, цветной смертной паутины пуль. Небо устало притирала ветошь туч, смывала с него многодневную гарь. Люди, измотанные непрерывными боями, не могли уснуть от усталости. Они продолжали еще переживать эту битву, ее мельчайшие подробности, когда их жизнь висела на волоске и когда на этом волоске они перетягивали непомерную тяжесть и переваливали ее на другую сторону — к победе. Сейчас они ждали вестей о том, что же они сделали за эти дни, каков же результат их работы. Эти вести должны были прийти сверху. Здесь, на месте, сами, своими глазами, они схватить их не могли, хотя и чувствовали, и знали, что совершили что-то неслыханное, что эхо вчерашней битвы уже сейчас перекатами начинает уходить в историю и неизвестно, где остановится. На эти поля, политые кровью и потом русских, украинцев, казахов, марийцев, ленинградцев, москвичей, жителей Дона, будут приходить и тогда, когда войн уже не будет, и будут вспоминать с проклятиями немцев, чья кровь тоже полила эту землю, а вина которых в том, что они дали себя обмануть. Для истории и невиновный народ становится виноватым, и вина эта в недостатке разума и решимости.

Это была, пожалуй, самая короткая и самая жестокая битва последней мировой войны. За Москву, Сталинград, за Днепр и Правобережную Украину бои длились по семь месяцев, за Кавказ — четырнадцать, за Ленинград — почти три года. Курская битва готовилась сто дней и закончилась в пятьдесят. Началась 5 июля наступлением немцев и закончилась 23 августа освобождением Харькова.

«Июльское несчастье» совершило у многих офицеров (немецких) переворот во взглядах на войну», — сказал один из участников этой битвы. Однако потребовалось еще почти два года войны, то есть почти столько же, сколько прошло с ее начала, чтобы этот переворот привел немцев к черному финалу.

Танки двигались двумя корпусными колоннами. Дорогу укрывали жгучие и плотные, как войлок, облака пыли.

В небе вслед за танками ветер медленно двигал облачную рябь, косяками и подвижными стаями над подвижным фронтом переселялись птицы. Обычно сытая, по-вдовьи тихая и богатая красками осень выглядела ущемление, безлюдной и тоскливо-пустой. Над полями и перелесками прижилась дремотная и выразительная тишина. Покосившиеся и облупленные колоколенки на пригорках предупреждали о новых руинах, сожженных селах.

«Ничейная земля!..»

Исконно русские земли, места Тургенева, Лескова, Баратынского стали ничейными, плодили чертополох в рост человека и вместо сел — немецкие таблички с их названиями.

Андрей Казанцев лежал на пахнущем газойлем брезенте и смотрел на спокойно-грустные тени от хлебных суслонов в полях, на одинокие бабьи платки и дымы на огородах.

«Два года войны как столетие! — плелось в голове Андрея и путалось в жгучую тоску. — Не в этих ли дымах, сторожевых курганах, осенних просторах полей и бабах в платках наша раскованность и свобода?..» За спиной бубнили, как сквозь вату толкались голоса. Подобрал ноги, сел. Жуховский и незнакомый солдат, весь в глине, вертели козьи ножки. Прокуренными зубами солдат надкусил конец цигарки, пожевал, выплюнул.

— Какой сон видел, земляк? — спросил он Андрея.

— Всем по рублю, а мне трешка.

— Богатым будешь. — Рыжие глаза солдата вспыхнули ломкими лучиками, и тут же белесые поросячьи ресницы смыли смех. — Разоренная земля эта, дома не слаще. Баба с пятерыми, как рыба об лед, бьется. — Поперхнулся дымом, заслезились глаза. — Покров скоро. Дочке замуж пора, а женихов нету. И када конец всему…

— Будут женихи, — успокоил солдата Казанцев. — А на конец не поглядывай — голова закружится.

Впереди что-то случилось. Колонна стала. За серыми холмами внятнее заворкотал орудийный гром, слышнее стали запахи гари. В голову колонны проехал новый комбриг, моложавый, молодцеватый полковник с пышными усами.

Солдат в глине, пятясь задом, будто с печки, слез с танка, зашел по пояс в выхолощенную ветром некошеную пшеницу, набрал в ладонь колосьев, обшелушил, кинул в рот морщинистые камушки зерен.

— Баба твоя замуж выйдет, пока ты воюешь, — поддели солдата с башни.

— Дети не дадут. — Улыбчиво жмурясь, солдат снял с лица липкую паутину. — В деревне зараз самая сладкая пора.

— Хлебца бы горяченького с хрустящей корочкой из нового урожая. А-а?

Из головы колонны спешно прошли разведчики, Старшина, за ним двое в пятнистых маскхалатах.

— Лазутчика пымали, — скалил зубы старшина на окрики. — Передатчик в гармошке прятал.

— Вот гад!..

За холмами дугой выгибалась к небу жирная гарь.

— Палит все подряд, абы горело.

— А народ по лесам.

— Заводи! — прокатилось из головы колонны к хвосту.

Жуховский и солдат снова заспорили о колхозе, переправе через Днепр. О переправах через Днепр говорили так же решенно и буднично, как о колхозе. И от этих разговоров на Казанцева надвигались воспоминания, тоже домашние… Вот был дома, занимался домашним и знал, что оно непостоянное, что его бросать придется; теперь вернулось солдатское — думает о домашнем. Каким это чувство станет, когда он вернется совсем? Его уже сейчас тянет куда-то. Тяга эта от солдатских разговоров. Все они из разных мест… Поправил под собою нагретый от мотора брезент. Мысли как-то незаметно отошли в сторону, стал снова смотреть на кажущиеся тихими и похорошевшими в ярком неподвижном блеске осенние поля, полосатые арбузы в бурьянах на бахчах, дымы, бабьи платки, исчезающую в сумеречной дали дорогу, куда они двигались.

Вместе с войсками возвращались и беженцы. Дальние пристраивались к какой-нибудь части, так и двигались с нею. Детишек, старух сажали на лафеты пушек, к автоматчикам на танки. На привалах беженцы шли к солдатским кухням, пристраивались к брезентам, служившим столами, вели «домашние» разговоры.