Евдокия Мухина - Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

…Вернулся Серго в мокром тулупе. Кричит:

— Какое имеешь право, сейчас же прекрати!

Я ему объяснила: хочу связаться со штабом. Серго приказал немедленно спрятать рацию и коробку с питанием в вещмешок:

— Могут быть большие неприятности тебе, мне…

Тогда я решила — скрываться бессмысленно: как-никак он ведь старый товарищ — знает всю нашу семью. Сколько можно играть в прятки! Но разговора не получилось. Серго вышел на палубу, позвал меня:

— За нами охотятся, понимаешь…

Я говорю:

— Ты же пустую ведешь баржу, чего тебе бояться?

— Если подойдешь к полной нефтяной бочке и зажжешь спичку, загорится, правда? А если к пустой? Взрыв будет! Смесь нефтяных паров с воздухом. Так и на порожней барже. Разлетимся с тобой на мелкие клочки.

На счастье, небо заволокло тучами и мы смогли спуститься в кубрик. Время моей связи с Аверкием кончилось, со штабом будет только ночью. У меня спало напряжение, почувствовала тошноту и голод, брякнулась на койку. А Серго все учил и учил, как маленькую.

Он меня упрямо называл Дусей, и я понимала: маскировка перед ним — дело бессмысленное… Не знаю, как случилось, но меня сморил сон. Сквозь дремоту чувствую — стало тепло. Еле-еле продрала глаза. Оказывается, Серго укрыл тулупом… Качается под потолком фонарь, бегают по каютке длинные тени. А мой хозяин точит на ремне бритву, потом намыливает перед зеркальцем щеки. Я испугалась: неужели станет в такую качку бриться? Обязательно изрежется.

Серго заметил мой испуганный взгляд, рассмеялся:

— Спи спокойно, не для тебя бреюсь…

И опять я куда-то провалилась. Проснулась в полной тишине. Не бьются волны о борт, не качается Фонарь. Стоит передо мной молодой морячок в наглаженном кителе, в фуражке с серебряным крабом. Командует:

— Хватит нежиться, подымайся — будем причаливать!

— Что, Сочи?

— Смотри, Сочи ей снится… Туапсе. Дальше не поплывешь. Сейчас сдадим тебя, товарищ боец, военному коменданту. Слушай — не вздумай проговориться, что меня знаешь, ничем не показывай. Не прощайся, не улыбайся — ничего такого не надо…

— Так ведь я тебе с самого начала назвалась псевдонимом…

Он злиться стал:

— Замолчи сейчас же! Хуже всего, что назвалась. Я тебя с детства знаю как Мельникову — вдруг говоришь: Евдокимова. Выходит, расшифровалась, демаскировалась. Отчислять тебя надо из разведки. За такие дела крепко попадет. Заруби на носу: я тебя не знаю, ты меня не знаешь. Договорились?

— А если просто сойду, а ты не заметишь? Зачем вмешивать коменданта, а, Серго?

— Гижиа! — закричал он. — Сумасшедшая! Если сбежишь — поймают, скандал будет. Я не замечу — с катера заметят. Скажут: Серго бритый, девчонка у него ночевала.

— И зачем ты только сообщал на катер?

— Хватит трепаться. У тебя что,? Дисциплина? А у нас нет? У тебя устав, а у нас, думаешь, по головке гладят?

Серго мне подмигнул, но я поняла: от официального тона больше не отойдет.

Светало. Он встал у штурвала, я натянула на плечи вещмешок… Ох, как хотелось убежать, выпрыгнуть незамеченной. Мне было стыдно и грустно, очень грустно и очень стыдно. Будто и не имела никакого военного опыта, не вылетала в тыл врага, не получала благодарностей командования. Снова я чувствовала себя маленькой школьницей… Серго держался надменно: настоящий морской волк. Я с восторгом смотрела на его гладко выбритые щеки. Ни одного пореза. Вот это да. Мог бриться при такой качке!

Убежать от его внимательных глаз не удалось. Когда пришвартовались, он передал меня капитану катера, капитан отвел к военному коменданту…

…До сих пор все говорили, что я везучая… Началась полоса невезения.

Может, и не стоило бы писать, как я сдуру попала на баржу. Чепуха, мелочь… Нет мелочей на войне, а тем более у разведчика. Вся моя дальнейшая судьба определилась этим случаем… Чуть не двое суток продержали меня в Туапсе. Я просила военкома, чтобы разрешил мне связаться со своим штабом по рации, объясняла, что меня срочно вызвали с практики, ждут с нетерпением, беспокоятся, куда я запропастилась. Военком не слушал. Передал для выяснений какому-то старательному младшему лейтенанту — только что окончившему школу, голубоглазому мальчику. Этот в ужас пришел, обнаружив в моем вещмешке рацию…

— Может, вы и правду говорите, но я даже понятия не имею о существовании какого-то штаба в Сочи…

Препроводил меня в особый отдел. Начались подковырки: откуда, что, почему без документов? Только на следующий день додумались — позвонили на геленджикскую пристань. Там, слава богу, вспомнили, что был звонок из Сочи — просили посодействовать в быстрейшей отправке сержантов Максимова и Евдокимовой. Ее не дождались. Максимов уехал один…

…Каково мне было это слушать и держаться в рамках! Но в подобных случаях волнение и крик не помогают. Я же сама была виновата, не кто-нибудь. Хорошо еще, мне дали талоны в столовую и кое-как накормили. Но отправили с попутной машиной только после того, как связались каким-то образом с начальником нашей «Школы».

И вот я приехала. Стою навытяжку перед подполковником, дрожу от усталости, от страха, от голода. Подполковник смеется:

— Вы, Евдокимова, ни в чем не виноваты. Виновата Клава Пилипенко: в радиограмме вместо баркаса получилась у нее барка. Не знаете Клаву? Вот, знакомьтесь — наш новый штабной радиооператор.

Ко мне подходит девчурка моего роста, пунцовая от переживаний, вытягивается по стойке «смирно»:

— Товарищ сержант, в первый и в последний раз. Я никогда кораблей не знала. Барка, баркас, думала — одно и то же…

Подполковник ворчит:

— Штабному оператору не думать надо, а точно шифровать текст, точно передавать, точно принимать… Идите. Идите и вы, Евдокимова. Отдохните, приведите себя в порядок, а завтра утром ко мне.

Клава вышла, а меня начальник зовет обратно:

— Жаль, жаль, что вы опоздали… Вместо вас пришлось послать вашу подругу Дашу Федоренко…

Я хотела спросить куда, но вовремя вспомнила, что подобные вопросы задавать воспрещено. Еще больше хотела спросить, здесь ли мой напарник по практике. Подполковник прочитал мои мысли:

— Больше всех, знаете, кто переживал ваше исчезновение? Максимов. — Хитро прищурился и продолжал: — Ну да это и понятно: ведь документ у него был и на себя и на вас.

Я обрадовалась, забилось сердце.

— Можно мне идти, товарищ подполковник?

Он кивнул. Я вылетела как пуля. При выходе меня дожидалась эта самая Клава Пилипенко, схватила за рукав:

— Прости, Женя. Я ведь не такая опытная, как ты.

Вырываюсь от нее, спешу:

— Да ну, что такого! Я даже думала, что сама перепутала…

Клава меня держит.

— Тебя велел поцеловать… Аверкий.

— Где он?

— Этого я тебе не скажу.