Михаил Лыньков - Незабываемые дни

— Гм… А еще что-нибудь передавали про партизан?

— А как же… Там записывают. Но фамилий командиров нет, дают одни только инициалы. Одни инициалы, дя… товарищ секретарь обкома, но где, в каких местах они выступают, указано.

— Про нас там не слышно?

— Не слышно… — И Майка произнесла эти слова с таким виноватым видом, словно она сама была причиной такой, по ее мнению, возмутительной несправедливости, когда про всех, видать, партизан услышишь по радио, а вот про своих, которыми командует Василий Иванович, не услышишь ни слова. Конечно, не совсем это хорошо, ей, комсомолке, заступаться за своего дядю. Но пусть Василий Иванович будет ей сто раз дядей, все же несправедливо забывать о нем в сводках. Он не меньше, а может быть, даже больше, чем другие, сделал…

Василий Иванович, лукаво прищурив глаза, заметил с явным укором:

— Плохо вы слушаете, товарищ радист! Видно, пропускаете?

Майка предпочла бы скорее сквозь землю провалиться, чем выслушать такой упрек. Но при чем она тут? И разве она мало старается? «Радист…» И с явным отчаянием в голосе она идет на протест:

— Неправда! Я не пропускаю ни одной сводки. А вот если бы нам в самом деле хорошее радио, по которому мы могли бы и с Москвой говорить, как бы это было хорошо, дядечка! Тогда бы и про нас узнали!

— Неужто тебе так хочется, чтобы про нас передавали? Вот не знал, что ты, оказывается, и славу любишь!

— А, дядечка!

— Ну-ну-ну…

— Про какую славу вы, товарищ секретарь! И кому она нужна, эта слава? Мне хочется, чтобы наши люди знали, чтобы товарищ Сталин знал, что мы фашистов не боимся, что мы не сидим тут с вами сложа руки, не кланяемся им, а воюем с этими гадами!

— Ладно, ладно, товарищ радист! Иди и выполняй свои обязанности. Да гляди там, чтобы аккуратно все записали да сразу в редакцию.

— Слушаю, товарищ секретарь!

— Слушаться — слушайся, а боровиков моих не топчи, не то получишь от меня на орехи. Ну, кру-у-гом, шагом арш!

— А, дядя…

— Ну-ну-ну!

Этот шутливый приказ всегда вгонял Майку в краску. Наблюдая, как молодецки козыряют партизанские командиры и некоторые связные, как они выходят из палатки Василия Ивановича, они ловко поворачиваются, громко щелкнув при этом каблуками, Майка решила перенять все эти приемы. Чем она хуже других, если ей приходится выполнять разные ответственные поручения? Как-никак и она имеет непосредственное отношение ко всему этому делу, и она теперь военный человек. И, забравшись куда-нибудь в уютный уголок, она с азартом выполняла разные военные упражнения. Тут было и «разрешите доложить, товарищ командир!», и «разрешите итти, товарищ командир», и «по вашему приказу явилась, товарищ командир». Особенно давал себя знать этот поворот кругом. Даже пот выступал на лбу, а удачного поворота все никак не получалось. И когда она однажды от усердия даже нос наколола об елку при этом проклятом повороте, нужно же было случиться так, что рядом раздался такой веселый смех, от которого она прямо растерялась. Василий Иванович, случайно ставший свидетелем ее упражнений, смотрел, смотрел на них, но, в конце концов, не выдержал и расхохотался во весь голос.

— Дивизия, смирно! — смеясь, скомандовал он. — А, дядечка, а никому не говорите!

— Слушай мою команду! Кру-у-гом, шагом арш!

Ну что ты с ним поделаешь?.. Дня два она не выходила из своего шалашика, который все население болотного островка шутя прозвало радиостанцией, так как здесь находился радиоприемник, принесенный Майкой из отцовской квартиры в совхозе. Тут же рядом находилась и «редакция». На ящиках стояли две старенькие пишущие машинки, одна из совхоза, другая райкомовская. На них и печатали сводки Информбюро, коротенькие листовки. В одной машинке не хватало какой-то буквы, и ее потом проставляли на бумаге карандашом. Была это очень томительная работа. Обычно печатала одна Майка, если нужно было выпустить короткую листовку. Печатала она очень медленно, никак не могла приловчиться работать обеими руками. Если нужно было напечатать побольше какого-нибудь материала, она пыталась в последние дни мобилизовать шоферов Дудика и Падудика, которые, наконец, вновь сошлись и не могли наговориться обо всем виденном и пережитом за последние дни. Конечно, она прибегала к их помощи, когда у них не было других заданий.

И тут начинались для Майки большие неприятности. Если Дудик и сам был подчас не против из любопытства постучать пальцами по клавишам, да и приятно было ему, молодому парню, исполнить просьбу девушки, то подступиться к Падудику было куда труднее. Несмотря на то, что он был механиком, он так ненавидел всякие там пишущие машинки, что один вид захватанных клавишей выводил его из равновесия, и его колючие усы приходили в такое грозное движение, что Майка с трудом удерживалась, чтобы не расхохотаться. «Морж, чистый морж…» — думала она, поглядывая, как Падудик, целясь огрубевшим пальцем в клавиш, кряхтел и как под конец вся его лысина покрывалась потом.

Заметив затаенную улыбку девушки, он вдруг грузно поднимался, отряхивал с колен разную труху и, погладив усы, категорически заявлял:

— Я шофер, как должно быть вам известно. Я первоклассный механик. И чтоб меня превратили чорт знает во что — не потерплю… Вот что!

— Да что вы, товарищ Падудик, я только попросила вас на несколько минут!

— Вопрос ясен. Вот что! — он торжественно уходил из «редакции» и с таким усердием начинал выбивать и проветривать небольшое обкомовское хозяйство — пару брезентов, несколько одеял, — что пыль летела по всему острову.

— Видно, снова неувязка в нашей «типографии»! — весело подмигивал Гудима, обсуждая с Василием Ивановичем, Боханом и Слышеней результаты своих походов по районам.

Очень беспокоила Василия Ивановича мысль о постоянной связи с Москвой. Выдержки из сводки Информбюро, в которых говорилось о действиях партизан, беседы с людьми, которых он лично знал, наполняли его тревогой за судьбу двух человек, посланных им еще два месяца назад за линию фронта для налаживания связи. Тогда еще Гомель был в наших руках, там находился Центральный Комитет Коммунистической партии Белоруссии, там же был штаб одного из фронтов. Люди отправились, а через день было получено печальное известие: гитлеровцы заняли Гомель. Теперь они под Брянском и продвинулись также далеко за Смоленск. Что сталось с посланными людьми? Перебрались ли они через линию фронта? Удалось ли им выполнить сложное и ответственное задание? Пришлось ли встретиться с кем-нибудь из секретарей ЦК или с представителем командования Красной Армии?

Эти мысли тревожили, беспокоили.

Они не давали уснуть и ночью. Дудик, помещавшийся с Василием Ивановичем в одной палатке, прислушивался к тому, как секретарь обкома ворочался от бессонницы, спрашивал: