Михаил Лыньков - Незабываемые дни

Но книга была прислана с указанием: для обязательного прочтения. В таком случае можно и прочесть. Сначала книга показалась ему неинтересной. Кох не имел никакого желания знакомиться с седой стариной, с историей каких-то там монголов, с их походами и завоеваниями. Но, начав читать по обязанности, он вскоре увлекся этой книгой, и каждая новая страница становилась более интересной. Кох уже несколько раз подумал: «Этот монгол, однако, был не дурак, знал, как взбаламутить мир».

И Кох, наконец, постиг смысл присылки этой книги. Его, Ганса Коха, как и тысячи других Гансов, приучали к крови, им прививали жажду крови, чужой крови. Конечно, кое-что устарело в этом Чингис-хане. Разве можно теперь ломать хребты всем врагам, как поступали некогда монголы со своими пленными? Такая техника не годится в нынешнее время, когда на место сабли и копья пришли самолеты и танки, орудия и такие удобные автоматы-пулеметы. Завоеватель мира приказывал своим подчиненным сгонять со своих лиц улыбку на чужой земле. Может, он и правильно делал, но все это так устарело, так устарело в наши дни.

Фюрер любит улыбаться, особенно детям. Вот его снимки в газетах, журналах, на открытках, в альбомах. Улыбки, улыбки, улыбки…

Ганс Кох просматривает очередные инструкции, приказы. Они далеки, однако, от улыбок. Они не для газет, не для журналов и альбомов.

«…Принимая во внимание жестокие бои, происходящие на фронте, приказываю позаботиться о донорах для офицерского корпуса армии. В качестве доноров можно брать и детей, как наиболее здоровый элемент населения. Чтобы не вызывать особенных эксцессов, широко использовать беспризорных детей и воспитанников детских домов…

…Как выявилось, некоторые зондерфюреры проявили исключительную беззаботность и бесхозяйственность при проведении экзекуций, нарушив правило о тщательном осмотре подлежащих экзекуции для учета ценных зубных протезов. Приказываю в дальнейшем: лиц, имеющих такие протезы или коронки, выделять в отдельные группы и экзекуцию над ними производить отдельно, чтобы облегчить работу по учету и сбору ценностей. Коронки и протезы забирать после экзекуции и немедленно отдавать в краевое казначейство. Помнить, что каждый напрасно потерянный или украденный грамм золота отдаляет нашу окончательную победу…

…Организовать сбор и аккуратное хранение одежды всех, которые подлежали экзекуции…

…При наказании партизан, саботажников и особенно руководителей-коммунистов и их семей экзекуции подвергать всех детей, независимо от их возраста…

…Всех нетрудоспособных и ослабевших в трудовых лагерях, независимо от их политических воззрений, направлять специальными командами в местные СД, которые имеют насчет этого специальные указания…

…С больными разными инфекционными болезнями, а также с психически больными и с содержащимися в инвалидных домах поступать так же, как и с нетрудоспособными и ослабевшими из трудовых лагерей…

…Решительно искоренять на завоеванных территориях детскую беспризорность. Действовать в полном соответствии с инструкцией о неполноценных элементах, не допуская при проведении необходимых мер никаких сантиментов. Помнить: каждый, оставленный в живых из этих элементов, — потенциальный враг великой Германии».

Язык приказов, инструкций — сухой, точный. Тут нет никакой романтики, никаких улыбок. И если бы не находчивость разных работников гестапо, охранных эсэсовских частей, руководителей СД, то все это дело было бы таким же скучным и нелюбопытным, как прежняя работа Ганса Коха в парикмахерской его уважаемого тестя. Но все коллеги Ганса Коха старались по возможности внести кое-какое разнообразие и даже элементы забавы в свою, по существу говоря, профессию могильщиков. Убивать так убивать. Дело тут простое и ясное. Но Кох не против того, чтобы прикрыть улыбкой подлинные намерения, поиграть немножко с жертвой, спрятать от нее затаенные мысли, свои планы. Ему не очень нравились и некоторые господа офицеры немецкой армии. Вейс был, по его мнению, человек недалекий, самодовольный, развращенный сравнительно независимым существованием в своей богатой семье, связями с аристократическими фамилиями. Он был жесток, господин Вейс, нельзя отказать ему в суровом обращении с населением. Но все это не давало никаких результатов. Каждый день приносил все новые и новые доказательства активизации партизан, а господин Вейс и не думал делать что-нибудь новое, радикальное, чтобы положить коней всем этим делам. Он надеялся на армию. Вот она возьмет Москву, тогда окончится война и все станет на свое место: кто осмелится выступить против победителей?

Он, господин Вейс, еще не освободился от некоторых своих дворянских привычек. Вообразил себя рыцарем, влюбленным в молоденькую девушку, и ходит теперь около нее.

Во всем же остальном полагался на начальника полиции, грубого мужика. Разумеется, он беспощаден, этот мужик. Он наводит ужас на заключенных своим садизмом. Но это лакейский ум, без блеска, без выдумки, без нужной инициативы. А девушка эта, Вера, в самом деле красива, есть чем восхищаться, есть о чем вздыхать…

Конечно, и Любка не последняя из здешних девушек. Далеко его староватой жене Эльзе до этого кипучего создания, которое не могло ни одной минуты усидеть спокойно в кресле, носилось, как вихрь, по комнате, и всем своим видом, всеми своими манерами напоминало что-то бурное, мятущееся, неугомонное. Ну, прямо ошалевшее солнце в юбке. Это солнце попытался приручить Ганс Кох, он даже решился сказать ей, что было бы очень хорошо, если бы она разузнала, кто и где печатает газету, которая наделала ему столько хлопот: эта проклятая газета не дает ему покоя ни днем, ни ночью.

Но какие глаза сделала тогда эта дурашливая девчонка, как заговорила с ним, с Гансом Кохом, командиром жандармского взвода:

— Вы не должны забывать, с кем вы говорите. Наши девушки не бывают изменницами!

Она механически повторила чьи-то слова. У нее никогда не было своих мыслей. Она даже вспомнила слова своей подружки, которая советовала ей всегда быть человеком. Каким человеком? Ну, нашим человеком… Все это, однако, так грустно и так трудно во всем разобраться. Она лепетала, как сорока:

— Нет, нет, мой милый Ганс! Если бы я даже знала, кто это делает, я не смогла бы их выдать. Это невозможно. Понимаете? Невозможно. Изменник — последний человек.

— О-о! — удивился Кох. — А если я прикажу вас расстрелять, вы тоже не выдадите этих людей?

— Расстрелять? — И Любка так расхохоталась, что Гансу стало не по себе, и он пожалел о том, что позволил себе сказать такие слова этой девушке.

А она говорила уже спокойно, уверенно, дружески глядя ему в глаза: