Николай Михайловский - Всплыть на полюсе!

Сдавленный горечью и обидой, не спеша подходил к кораблю. Вахтенный встретил его у трапа, скомандовал: «Смирно-о-о!» — и тут же улыбнулся.

Зайцеву было не до приветствий и тем более не до улыбок. «Эх ты! Стоишь тут и ничего-то не знаешь, какое мне клепают обвинение…» — хотелось сказать наивному парню.

Не остановившись, не обратив внимания на матросов, толпившихся на палубе и с любопытством рассматривавших транспорты, он быстро прошел в каюту и вызвал к себе Трофимова. Тот сразу догадался, что случилось неладное…

— Дослужился, Павел Ефремович. В трусости обвиняют! — произнес Зайцев.

Трофимов смотрел сочувственно.

— За что же, товарищ командир?

— Говорят, не атаковал лодку, удрал с поля боя.

Трофимов развел руками:

— А что толку, если бы мы пошли в атаку? Могли нас поодиночке перетопить. Только и всего. А мы выполнили задание, транспорты привели, вон они, полюбуйтесь! — Трофимов показал в иллюминатор на темные силуэты судов, стоявших на рейде.

— Это мы с вами так считаем, а у командира базы особое мнение.

— Неужели вы не могли доказать?.. — начал было Трофимов, но Зайцев перебил его:

— Доказывать можно с фактами в руках. А тут ничего не докажешь…

— Надо требовать расследования! — возмущался Трофимов.

— Будет расследование. А пока я под подозрением…

Трофимов ничего не ответил, долго стоял опустив голову, лицо его было озадаченным…

Раздался стук в дверь, и в каюту вошел Шувалов. Увидев командира с помощником за каким-то серьезным разговором, он понял, что явился не вовремя. Извинился и хотел было повернуть обратно, но Зайцев спросил:

— Что у вас?

— Да ничего особенного. На транспорт полярники в гости приглашают, я вот и пришел просить разрешения.

— То вы скорбели и печалились, а теперь все забыли, в гости рветесь идти… — ядовито заметил Трофимов.

Шувалов глянул исподлобья:

— Ничего не забыл… Все помню… Бросили мы их на гибель… Такого комдива, как капитан второго ранга Максимов, больше не будет…

Зайцев слушал Шувалова, смотрел в упор и думал: «Парень понимает — беда случилась. А мы… Ищем себе оправдания…»

Трофимов погрозил пальцем.

— Вы, Шувалов, слишком мало знаете, чтобы иметь свое собственное суждение.

— Как же мало?! На моих глазах все произошло…

— Мало видеть. Надо еще понимать обстановку. Мы могли пойти на минное поле и остаться там вместе с Максимовым. Кому от этого польза?

— По-всякому могло быть! А может, и спасли бы их! Ну, а если на тот свет, то не зря, на помощь товарищам спешили, они нам не чужие…

Трофимов поморщился и вспыхнул.

— Знаете что, Шувалов, в гости ходить будете после войны. А сейчас идите и продолжайте службу!

И когда сконфуженный Шувалов повернулся кругом и скрылся за дверью, Зайцев встал и нервно зашагал по каюте. Его задело поведение Трофимова. Либо он еще не сознает, что произошло, либо вполне сознательно устраивает театр!..

— Зачем обидели парня? Он верно сказал, Впрочем, возможно, для вас они чужие? — сказал Зайцев, не скрывая своей прежней неприязни.

— Что вы, товарищ командир? Я, может, больше всех переживаю. Только плохие мы офицеры, если вроде Шувалова нюни распустим и болтовней будем заниматься. Бывали у нас с комдивом недоразумения, а раз погиб человек, какой с него спрос?

«Циник!» — подумал Зайцев и стал собираться.

— Пойду в штаб базы. Будем разбираться до конца…

— Ничего не случится, товарищ командир. На вашей стороне правда. Уверяю вас, все будет в порядке, — успокаивал Трофимов.

— Как знать!

Зайцев надел шинель и вышел. Трофимов следовал за ним по пятам. Подойдя к трапу и услышав команду «Смирно», Зайцев поднял руку к голове и замер, глядя на бело-голубой флаг, сморщившийся, отяжелевший от инея, безжизненно свисавший, как это бывает в минуты траура. Сойдя с трапа, он зашагал не оглядываясь, а на палубе молча стояли моряки и смотрели ему вслед: темная фигура долго выделялась среди ослепительной белизны снега.

Трофимов вернулся в каюту, открыл иллюминатор, вихрем ворвалась струя морозного воздуха. Сев в кресло, он принял любимую позу Зайцева, — откинувшись на спинку и широко расставив ноги, задумался. «Конечно, жаль человека. Если формально подходить, то, может быть, и следовало произвести атаку, пробомбить небольшой участок. Скорее всего, мы никакой лодки бы не потопили, а был бы повод для оправдания. Зато, будь в этом месте лодка, мы могли получить сдачи так, что остались бы от всего нашего конвоя рожки да ножки… Во всяком случае, с меня взятки гладки. Я не принимал решения, на то и командир, чтобы иметь свое собственное мнение…»

Трофимов постарался отогнать от себя неприятные мысли, переключился на другое: «Надо устроить большую приборку, привести корабль в полный порядок. Если Зайцева отстранят, наверняка явится начальство. Пусть видят: Зайцева нет, а служба идет. Под руководством помощника, который тоже не лыком шит. Службу знает. Был и снова может стать неплохим командиром корабля. Кто может поспорить? Максимов? Так его уже нет. Почил во бозе…»

И вдруг мысль породила тревогу: «А если меня вызовут, что да как? Еще за чужие грехи потребуют ответ держать…»

Был третий час ночи. Зайцев вздрогнул, почувствовав чье-то прикосновение, открыл глаза и не сразу понял, где он и что происходит. Маленький круглолицый мичман склонился над ним:

— Товарищ командир! Там ваш тральщик пришел.

— Какой еще тральщик?

— Тральщик из вашего дивизиона. Будто бы комдива спасли…

— Максимова?

— Так точно!

— Да неужели?

Зайцев дружески обнял мичмана, тряс его за руку, потом с торжествующим видом сел на диван и никак не мог поверить в это известие.

— Так, значит, действительно спасли?

— Спасли, спасли, — подтвердил мичман.

— Где же он?

— Там, на корабле… Сейчас увидите…

— Вот здорово! Я быстренько…

Вскочив с койки, он поспешно оделся и через несколько минут шагал в темноте вдоль пирса. Мела пурга, снег слепил глаза и забивался за воротник, ноги то и дело сползали с деревянных мостков, и он тонул по колено в снегу, цепляясь за канат, поднимался и шел дальше.

Он забыл о неприятном разговоре с командиром базы, об оскорбленных чувствах — обо всем решительно забыл. Он был во власти одного радостного чувства: Миша спасен, вернулся с того света…

Тральщик, к которому подошел Зайцев, был похож на громадину льда, отколовшуюся где-то на полюсе и приплывшую сюда нежданно-негаданно. Войдя в каюту, Зайцев обомлел: Максимов лежал на койке с желтым пергаментным лицом и темными кругами вокруг глаз, потерявший прежний облик, совершенно неузнаваемый…

Вокруг стояли и сидели офицеры. Зайцев осторожно подошел и взял его за руку, ощутив жар. Он не знал, что сказать, и держал его руку в своей, пока Максимов сам не произнес: