Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника

— Мы никого не уводим, ибо не терпим овчарен, — возразил старовер. — Но мы восстаем против мракобесия церкви.

— Разве не нас, евангелистов, называли католики зловредным семенем и хотели извести? — злился Лом. — И наконец, разве не мы противились этим черным воронам-иезуитам, которые портят народ, проповедуют смирение?

Горнянчину пришлось их успокаивать и мирить. Он знал, что спорам этим нет конца, такие уж тут, в горах, живут люди — любят задумываться и рассуждать; они живут среди нетронутой природы, как велел бог, и размышляют о жизни мирской и загробной.

— Чего доброго, еще сделают из нас аббатов, — уже добродушно ворчал Лом. — Как-то повстречал я этих черных ворон во Всетине: подолом землю подметают, подпоясаны веревками, а вообще мужики что надо.

Приехал старик Старыхфойту и подсел к ним, подвязав лошадям к мордам торбы с овсом. Но вдосталь им уже не удалось поговорить. Подкатил дядюшка Будисков, и они принялись нагружать телеги.

Телегу старика Старыхфойту пришлось подталкивать всем вместе — так увязли колеса в мягком грунте под тяжестью бревен.

— Но что бы там ни было, — сказал вдруг Лом, когда они снова принялись за работу, — со злом надо бороться, перед ним нельзя отступать. Если бы мне дали ружье, я бы знал, в кого целиться!

И он с такой силой вонзил топор в бук, что дерево дрогнуло.

По еле заметной лесной стежке от Мечовой к Паюрчанкам идет человек. Лес шумит. Пробиваясь сквозь листву, падают на стежку золотые снопики солнечных лучей. Воздух насыщен густым ароматом смолы, застывшей на толстых стволах пихт. Но человек идет понурившись, ни на что не глядит. Погружен в свои думы. Это Йозеф Папрскарж. Он уже не директор школы, даже не директор на пенсии, а просто рабочий подоланского лесничества. В сорок четвертом, выслушав инструкцию о том, как себя вести, он вернулся из тюрьмы в Бечву и зарегистрировался в отделе учета рабочей силы. Леснику Зетеку, который знал Папрскаржа, к счастью, удалось убедить не только администрацию лесничества, но и сотрудников биржи труда в Мезиржичи, что ему «в военных целях крайне необходим еще один подсобный рабочий», и бывший директор школы попал на его участок — куда же, в конце концов, денешь интеллигента, вернувшегося из тюрьмы. Так вот и получилось, что Папрскарж разгуливает по склонам горного хребта: с бечванской стороны переходит на челяденскую и обратно. Из тюрьмы Папрскарж вернулся ослабевшим, беспомощным. Милушки в школьной квартире уже не было. Там жила семья учителя Янечека из Вигантиц, нового директора школы. Милушке по старому знакомству сдала комнатку на чердаке жена управляющего лесопилкой. Но все это было бы безразлично Папрскаржу, если бы не чувство разочарования, которое он никак не мог преодолеть. Капитан Гавранек казнен, поручик Фабиан казнен… Об этом ему сказала Милушка — это было в газетах; ох и натерпелась же она тогда страху — а вдруг в списке казненных будет его имя. А он страдал от мысли, что все было напрасно, ни к чему. И от отвращения к себе. И ко всем людям, на которых доносят, которых предают и казнят. У него было такое чувство, что он обманут своими…

Папрскарж вышел на вырубку, шагнул прямо в душистый аромат луговой мяты.

Заросли волчьего лыка словно горят, и горный дрозд насмешливо предупреждает: «Спалишь пиджак! Думаешь, тебе новый сошьют?!» Ползет и вьется вьюнок, берег ручейка голубеет от цветов румянки, за нее крепко держатся стебельки незабудок. Папрскарж остановился и глубоко, всей грудью, вдохнул опьяняющий воздух. Почти у самых ног увидел нежные маргаритки, и эти бесхитростные цветочки растрогали его до глубины души.

Какое-то облачко прослезилось и обрызгало ему лицо. Папрскарж зашагал дальше. Пересек усеянную пнями вырубку и вступил в заповедный лес. Ветки стегали его по лицу. Вот он и у цели. Небольшой лесной родник, земля вокруг покрыта высоким мхом. Папрскарж часто ходит сюда. Это его родник, прозрачный серебряный родник… Он опускается на мох и смотрит, как из глубины беспрестанно бьет тихая струйка и в ней кружатся сухой листик черники и желтые хвоинки… Смотрит, и у него самого возникают мысли, которые тоже словно кружатся в водовороте.

Он вновь возвращается к прошлому, и его честное сердце опять восстает против того, что видели его старые глаза…

Это случилось в сороковом, в ту суровую зиму, когда весь край засыпало глубоким снегом. Папрскарж тогда директорствовал в новой школе в Бечве. В то утро он вышел, чтобы помочь сторожу расчистить дорожку к шоссе, и едва не захлебнулся морозным воздухом. Воздух был недвижим, солнце проглядывало, словно сквозь редкое сито. Опершись о черенок лопаты, он огляделся. В затуманенных далях смутно виднелись радгоштский гребень, Галка и Грапа, Сноз и Скали, и снежная красота Кывнячек, и Адамек на противоположной стороне. Тут его заметил сторож Махичек.

— Ну зачем вы, пан директор, я сам управлюсь.

Голос сторожа прозвучал на морозе как-то странно, без эха, словно Махичек шепнул эти слова ему на ухо.

На дороге зазвенели бубенцы. Это завадилковский корчмарь возвращался из Рожнова; он рано поднялся, чтобы сделать закупки — доставать продукты становилось все труднее. И смотри-ка, лошадка его бежит рысцой, отфыркивает пену и пляшет, как балерина, не помеха ей ни холод, ни подъем. Корчмарь окликает Махичека. Тот выпрямляется, с минуту глядит вслед саням, затем прикладывает палец рукавицы к носу и громко сморкается.

Папрскарж подержал в руках лопату, как бы взвешивая ее, ответил что-то сторожу, а потом с удовольствием принялся расчищать дорожку, идя следом за ним. Его радовала работа, то, как гладко лопата отрезала ослепительно-белый снег, отбрасывая в сторону огромные кубы. Он уже согрелся и даже не заметил, что стоит на обочине дороги рядом с Махичеком.

— Я говорю, пан директор, — рассуждал сторож, — какого черта мы расчищаем эту дорожку. Ведь ребята не придут.

— Конечно, дети не придут. Из-за больших морозов и заносов занятий в школе нет.

— Ну и что с того, Махичек!

Сторож смеется.

— А сколько снега! Я уж и не помню, когда в это время было столько снега!

— Да. Хотя нет, я помню. Когда же это было? Я учительствовал тогда в двухклассной школе в горах, на Козленах. Я и Милушка. И что вы думаете? Нас так завалило, что к нам несколько дней не могли пройти.

Метель тогда полностью отрезала школьный домик от мира. Они остались в школе вдвоем: молодой учитель Йозеф Папрскарж и начинающая учительница Милушка Плгакова. Сначала они думали, что буран все же утихнет. А потом уходить было уже поздно. Так и остались они с начатой буханкой хлеба и горшочком прогорклого масла. Хорошо хоть дрова были. Эти дни навсегда остались в памяти. Первые дни, полные опасений: что-то будет? Робость, смущение. А потом они забыли обо всем! Он никогда не думал, что в этой скромной учительнице столько чувства, столько огня. И потом они уже жили надеждой, что метель никогда не кончится…