Олдржих Шулерж - Всегда настороже. Партизанская хроника

Солнце наконец одолело морозное утро и озарило горы. Сверху, с дороги еще долетают звуки бубенцов лошадки корчмаря. На заснеженном дереве у дороги сидит стая воробьев и оглушительно чирикает. Чудесный день!

«Хорошо, что я послал Милушку к родным в Мезиржичи», — подумал Папрскарж, вспомнив, что Руда Граховец, наверно, уже получил сообщение, что он, Папрскарж, ждет его. Женщинам ни к чему все знать. А угощение он устроит и сам. Да в этом и нет ничего мудреного, если дома есть кусок сала и бутылка сливовицы. Что еще нужно мужчине?

Тут Папрскарж вспомнил, что Руда курит. Бросив лопату в снег, он сказал сторожу:

— Махичек, вы уж докончите тут, а я сбегаю в табачную лавку.

Папрскарж идет по шоссе, расчищенному еще ночью снегоочистителем. Смерзшийся снег скрипит под ногами. На душе радостно.

Из трубы лавчонки дым валит так, словно внутри пожар, но лавочник Яскульчак, похожий на забившегося в нору барсука, дрожит от холода, когда на минуту приподнимает оконце ровно настолько, чтоб прошла рука в шерстяной перчатке с обрезанными пальцами. Он подает пачку сигарет, взяв талон на табак и смятые деньги. После этого оконце с треском опускается. Теперь за матовым стеклом еще видны колючие глаза и острый нос старого горбуна. Папрскарж качает головой — надо же в такой день так париться!

Но не успевает он сделать несколько шагов, как уже забывает про Яскульчака. И снова думает о Руде Граховеце. Он наверняка прикатит на лыжах, не иначе!

А придет ли он вообще? Эта мысль поражает его. В самом деле, захочет ли он приехать? А если приедет, согласится ли?

Задумавшись, Папрскарж и не замечает, как навстречу ему, размахивая руками, бежит Махичек.

— Пан директор! — кричит сторож еще издали, с трудом переводя дыхание. — Два пана приехали на машине со стороны Рожнова. Спрашивали вас.

— Какие паны?

— Немцы, пан директор, немцы!

— Где они сейчас?

— Я послал их обратно… сказал, что вы должны были им повстречаться… Но через минуту они наверняка вернутся…

Папрскарж поворачивается и быстрым шагом проходит мимо лавки Яскульчака. Зайдя за угол, бежит по тропинке в гору. Сначала пригибается, чтобы забор скрыл его, но потом во весь рост бежит по открытому месту. Сойти с тропинки нельзя — снег слишком глубокий, а лес далеко.

В голове словно молотом бьет, лоб весь мокрый от пота, в легкие врывается колючий морозный воздух. Папрскарж останавливается, чтобы перевести дыхание.

Солнце уже совсем одолело мглу. Селение и дорога под склоном как на ладони. Ослепительно сияют. Папрскарж видит машину перед школой и две фигуры на крыльце. Они возвращаются к машине, садятся в нее. Это придает ему силы. Он быстро шагает к лесу.

Автомобиль уже у табачной лавки, а от тропинки до леса еще добрых двадцать шагов! Папрскарж останавливается. Что делать? Лучше стоять: если двигаться, быстрее обратишь на себя внимание. Машина ползет. Наверняка они едут так медленно потому, что внимательно осматривают все вокруг… Вот она уже у магазина… Нет, едет дальше…

Увидев, что машина проехала, Папрскарж бежит из последних сил. Вот и лес.

Он садится на сук у незамерзающего родника и долго не может отдышаться. Только сейчас он начинает понимать, чего избежал, и его трясет от этой мысли и от холода. Но грустная тишина старого уснувшего леса постепенно успокаивает его, помогая преодолеть первый страх и смятение.

Что делать? Лучше всего, конечно, бежать в Словакию, но все это не так просто… А как быть с Рудой Граховецем? Ведь он должен появиться с минуты на минуту и наверняка пройдет вдоль дороги. А вдруг его схватят?

Папрскаржу не хочется спускаться вниз, где подстерегает опасность. Но ничего не поделаешь — Руду надо предупредить.

Папрскарж осторожно спускается той же тропинкой к дороге, утешая себя тем, что Граховец вообще может не прийти, что машина не вернется.

— Эй! Йозеф!

По склону, размахивая палками, едет лыжник. Это Граховец.

Папрскарж почти у самой дороги. Он поворачивается и, утопая в глубоком снегу, бежит наперерез Граховецу. И тут же слышит за спиной шум автомобиля и крики:

— Стой! Стой!

Папрскарж еще быстрее продвигается по снегу, делая вид, что не слышит. Вполголоса окликает Граховеца, делая ему знак рукой, чтобы он скрылся. Но ничего не выходит — или Граховец не понимает, или уже поздно. К ним бегут двое немцев с пистолетами в руках.

— Документы!

Дальше все идет быстро. Граховеца не трогают, а его, Папрскаржа, забирают. Машина трогается. Учитель Граховец стоит у дороги, опираясь на лыжные палки, и смотрит им вслед.

Когда машина проезжает мимо школы, Папрскарж замечает Махичека, стоящего около двух брошенных в снег лопат.

«Так и не убрал их», — с раздражением отмечает он про себя, но тут же осознает ненужность этой мысли и с сожалением думает: «Такой прекрасный день! Какая жалость!»

Папрскарж сидит у родничка, смотрит на воду и думает, думает…

Тогда его отвезли в Угерске-Градиште. По дороге забрали священника Кобылку из Бечвы, директора Малахарека из Годславиц, госташовицкого учителя Климека, майора Ставиногу из Рожнова и сына мезиржичского фабриканта Янебы, а также еще несколько человек, которых он знал только в лицо по Сокольским [2] «Сокол» — массовая спортивная организация в буржуазной Чехословакии. соревнованиям и собраниям легионеров. В тюрьме в Градиште он пробыл до весны. Солнце уже пригревало, и на улицах стояли лужи, когда его отвезли в Бреслау для судебного разбирательства. Суд из трех человек в черных мантиях с белыми галстуками-бабочками работал ускоренными темпами, ликвидируя враждебные империи элементы. И хотя упрямый заключенный Йозеф Папрскарж ни в чем не сознался, он получил четыре года строгого заключения. После вынесения приговора его перевезли в Волау. Там он должен был отбывать наказание. Долгие четыре года… Организм у него был крепкий. Он выжил.

— Жизнь иногда очень сурова, правда?

Папрскарж в испуге вскочил. Перед ним, опершись о сосну, стоял учитель Рудольф Граховец.

— Это ты, Руда?

Граховец раскрывает объятия, и Папрскарж идет к нему. Медленно, нерешительно.

— Ну, ну, дружище! — говорит Граховец.

Папрскарж высвобождается из объятий.

— Скоро же ты, однако, пришел!

— Ты ждал меня?

— Ты еще спрашиваешь? Я так долго ждал тебя… С самого начала, как только вернулся, ждал тебя…

Граховец ведет друга к роднику, усаживает, сам садится на корточки. — Я не мог. Похоже, что Граховец не принимает упрека всерьез.

— Знаешь, каково мне было, когда я вернулся? При виде цветущей у лесопилки черешни я расплакался.

— Понимаю.

Граховец отламывает веточку и, отрывая по одному листочку, бросает в родник, а когда остается голый прутик, начинает покусывать его.