Николай Сташек - Через все испытания

Выменяв у сторожа за новую скатерть миску вареной картошки, Оксана накормила детей и снова тронулась в путь. День выдался тихий, и это ободрило женщину. «Как-нибудь доберусь», — прошептала она. Однако пришлось сделать вынужденную остановку: Любочка задыхалась от кашля. Оксана постучала в окно крайнего дома. Калитку открыла маленькая старушонка. Улыбаясь чуть теплившимися глазами, с радостью приняла Оксану.

— Заходите, милые, заходите.

Засуетилась, приговаривая:

— Одна я одинешенька. Мужа белые казнили. Единственную дочку малюткой схоронила… Сейчас заварю травки, корешков, цветочков.

Но не помогли ни компрессы, ни примочки, ни водичка, настоянная на травах, которую бабуся вливала Любочке в ротик. На рассвете она умерла.

Старушка успокаивала:

— Бог дал, бог и взял. Не одинокая ты. Остальных вон сохрани.

В дорогу она собрала детям сухарики, немного сушеных яблок, а Мише, кроме того, в самую последнюю минуту сунула трясущимися руками невесть как сохранившиеся карамельки. — На всех по одной.

— Мамочка, бери, — предложил мальчик.

— Спасибо, сынок. Сам кушай.

— Ладно, в другой раз. — Глотая слюну, Миша запрятал карамельки в карман.

А идти было все труднее. На пути вставали снежные заносы, пурга сбивала с ног. И еще один удар ожидал их на этом пути. Ступив на припорошенный снегом лед, упала корова, начала телиться. Неистово била копытами, ревела. Но растелиться не смогла. Так и осталась лежать под белой простыней метели.

— Пойдем, — позвала Оксана закоченевших детей, — вон под тот навес, а тележка пускай побудет здесь.

Под навесом ветер свистел еще сильнее. Заметив кучу соломы, Оксана упрятала в нее детей, а сама, обессиленная, опустилась на скованную морозом землю, облокотилась на колесо разбитой телеги, закрыла глаза с мыслью заснуть и не проснуться…

— Мамочка, мама, ты спишь? — услышала она откуда-то издалека.

Окоченевшие ручонки обхватили ее шею.

Оксана подняла отяжелевшие веки и увидела на длинных Мишуткиных ресницах пушистый иней. Она дышала в его испуганные большие глаза, согревая их своим теплом, и не понимала, то ли слезы стекают по его щекам, то ли растаявший снег.

Своей родственницы в Голубовке Оксана не застала. Та, не выдержав горькой вести о гибели сына, скоропостижно скончалась. Поселилась Оксана в полуразрушенной кухоньке, что стояла во дворе умершей родственницы.

К марту Оксана обменяла на продукты все прихваченные с собою вещи. Остались только часы Романа.

Избежать гибели помог случай. Лет пять тому назад, когда Роман был на германской войне, тяжело заболел Ваня. Земский врач приезжал несколько раз, а потом научил Оксану делать компрессы. И вот сейчас в поисках куска хлеба Оксана как-то зашла в зажиточный дом. Увидев больную девочку, предложила свои услуги. Вскоре девочка поправилась, а слухи о «дохторше» разнеслись по всей округе. За помощь люди благодарили: кто хлеба даст, кто крупы, а кто и кусок сала. Так зиму и пережили.

По весне захотелось Оксане в родной дом, да там по-прежнему свирепствовал голод. Дед Алексей и бабушка Мария еще зимой умерли.

Однажды зашел к Оксане сосед — тихий, седовласый, лет шестидесяти, опустился на краешек топчана, посочувствовал:

— Вижу, туго тебе, добрая женщина, с малыми ребятами. Пошла бы на хутор Ракитный. Пастухи там нужны. И дети будут сыты, и хлебом к осени запасешься.

Поблагодарила мужика, а на душе еще горше стало, как раскаленными углями сердце обожгли его слова: ей, в прошлом уважаемой, самостоятельной хозяйке, советовали идти в батрачки! Но, поразмыслив, решила, что и хождение по деревням — тоже унижение, и «доктор» из нее, по правде сказать, не всегда надежный. А как тяжело, если не в силах помочь больному и он умирает. Может, и прав сосед?

Хутор встретил ее разноголосым лаем собак. У крайней хаты чуть не угодила под лошадь выскочившего со двора всадника.

— Тебе чего? — спросил дюжий мужчина, осадив коня.

— Мне бы старосту…

— Вон под цинковой крышей дом. Спросишь Жернового Демида.

Демид сидел на лавке, глубоко вросшей в землю, у калитки. Встретил ее недружелюбным вопросом:

— Зачем пожаловала?

— Посоветовали к вам со своими мальчишками в пастушки…

— Приходи, когда трава полезет. — И отвернулся, приглаживая заплывшее жиром, одутловатое лицо.

Когда-то Демид безраздельно властвовал на хуторе. Три его сына до недавнего времени служили в Питере, в казачьей части, охраняли царские порядки. Старший дорос до хорунжего. И хозяйство у старосты крепкое — коровы, овцы, жеребцы, свиней много. Да еще бык племенной. Водить своих коров хуторяне могли только к нему, за что Демид сдирал большие деньги да еще условие ставил: появится на свет бычок — забивай его в молочном возрасте. Изменения, происходящие вокруг, считал временными, цедил с нескрываемой злобой:

— Посмотрим, чья возьмет.

Оксана решила еще поискать работу. Ее внимание привлек дом на окраине, под ярко-красной черепичной крышей. У калитки ее встретила крупная блондинка средних лет. Рядом стоял подросток с рыжим родимым пятном на скуле.

— Пжалюста, работай.

Весь день Оксана не разгибала спину: перестирала ворох белья, вымыла полы, побелила на кухне печку. Когда собралась уходить, хозяйка позвала в кладовую:

— Берите, — подала наволочку и указала на ларь, наполненный мукой.

Обрадованная, поспешила Оксана домой.

Но у калитки путь ей преградил рыжеволосый немец с подстриженными усиками. Оксана замерла от ужаса: перед ней стоял один из тех немцев, которые сопровождали кайзеровских грабителей по хуторам. Те же бесцветные, навыкате, свирепые глаза, остро выпяченный кадык, почерневшие зубы.

С криком «Век отсюда» он ударил Оксану в спину и бросил вслед выпавший из ее рук узелок. Оксана и не подумала поднять его.

Выпроводив Оксану и кося на нее глазом, Демид услышал за спиной вкрадчивые шаги. Оглянулся: жена. Затараторила:

— Сказывают, в Покровке завелись какие-то комнезамы. Своих вместо старостов ставят. У Митьки Дыркача мельницу отняли, а сына отправили неведомо куда.

— Хватит тебе тарахтеть, — прервал Демид. — О себе думать надо. Скоро и нас потрошить начнут. А она: «Митька, Митька». Квашня старая.

Старуха ужалила мужа глубоко посаженными зелеными глазами, а он размышлял вслух:

— И сынов непутевых народила. Охриму на царской службе кто-то башку проломил, Парамошка из-за бабьей юбки в петлю полез. А куда Зоська подевался? Где его черти носят? Для кого накопили, из кожи лезли? А младший Федька с этой лупоглазой Клашкой Мунтяновой путается, до хозяйства ему и дела нет. Что касаемо комнезамов — поглядим. — И он сжал кулаки.