Елена Ржевская - Особое задание. Повесть о разведчиках

Выслушав Довганюка, подполковник распоря­дился:

— Приказываю задержать подозреваемого и приступить к допросу.

Он первый вышел из блиндажа, мимо него пробежала группа бойцов с лопатами. Непода­лёку бомбой вырыта большая воронка, ближай­ший блиндаж завалило, обрушились балки, зем­лёй засыпало вход.

В стороне лежал накрытый шинелью ранен­ный насмерть осколком в висок часовой. Вин­товка стояла у него в головах, прислоненная к стволу дерева.

Бойцы принялись расчищать лопатами проход к двери. Снова появились над рощей самолёты, яростно забили зенитки. Кто-то крикнул: «Ло­жись!» Самолёты низко прошли над рощей, строча из пулемётов, пули врезались в древе­сину, с визгом зарывались в землю.

* * *

Четыре дня и четыре ночи отряд Дубяги си­дит в засаде. Пасмурно, серо в лесу, часто идёт дождь, он просачивается в шалаш, негде от него укрыться.

Все продрогшие, злые, а злее всех Дубяга,— он исхудал, небритые щёки ввалились.

Круглосуточный пост выставлен над лесом. На высокую сосну у опушки, по зарубкам, сукам, приколоченным планкам карабкается вверх часо­вой. Тихо раскачивается соска. Часовой стоит на деревянном щите, держась за колючие ветки со­сны, и зорко следит за небом. Если покажется самолёт часовой подаст сигнал: дёрнет верёвку — кусок железа ударит в старый, смятый таз, и все тотчас же разойдутся по местам. Но наивно рассчитывать, что самолёт с двумя немецкими диверсантами прилетит из вражеского тыла днём, когда ночи сейчас на редкость темны и благо­приятны для выброски.

Потому так зол Дубяга. Его настроение пере­даётся всем остальным, и только сержант Бутин ничуть не угнетён. Вот он сменился с поста, по обрубленным сукам, планкам, зарубкам, по всей этой сложной многоступенчатой лестнице спу­стился вниз, одёрнул гимнастёрку и вразвалку, разминая ноги, подошел, лёг у шалаша на сруб­ленные ветки хвои.

— Что это как тихо на передовой? — спраши­вает он, озираясь по сторонам, прислушиваясь, словно боясь, не пропустил ли чего, пока стоял на посту, — как перед боем.

По вытоптанной дорожке, от шалаша к опушке леса и назад к шалашу, ходит Дубяга.

День стал заметно короче, а в лесу он обры­вается сразу, как только зайдёт солнце. Сумрач­но становится, угрюмо, а следом наваливается ночь — тёмная непроглядно,

В засаде четверо. Никто не спит, все на-чеку, нельзя посветить фонариком, чиркнуть зажигал­кой. Каждые полчаса сменяются часовые.

Донесение о немецких диверсантах принесла старуха Никитична. Её послал через линию фронта Пётр Семёнович, которому поручено на­блюдение за школой диверсантов. А сведения эти добыл разведчик «Сокол», проникший в не­мецкую школу.

«Сокола» Дубяга видел всего один раз перед его вылетом. В тот день капитан Дубяга впервые прибыл сюда в армию, может быть, потому так накрепко врезалось ему в память всё, что тогда он видел.

Ярунин и «Сокол» сидели рядом на скамье, вполголоса разговаривали. В избе чадила коп­тилка. Слышно было, как за перегородкой пла­кал хозяйкин ребёнок, скрипела раскачиваемая люлька.

Немцы пристреляли большак, с нарастающим воем пролетали над крышей снаряды и рвались за деревней.

Подполковник инструктировал разведчика. «Сокол», ленинградский студент, не в первый раз отправлялся на задание во вражеский тыл, но сейчас он уходил надолго, и его задание было сложнее, требовало большей смелости, предпри­имчивости, чем прежние.

Он спустится в тылу врага за Ржевом, сожжёт или закопает парашют и пройдёт назад по дорогам мимо немецких часовых в Ржев. Документы его исправны — он возвращается домой из Ельни, потому что закрылась пекарня, где он работал. На нём поношенное гражданское платье, в руках узелок с сухарями.

На западной окраине Ржева под видом школы связи обосновалась школа немецких диверсантов. Пётр Семёнович получил приказ неотступно сле­дить за школой. К Петру Семёновичу направлен «Сокол».

Как отчётливы эти последние минуты про­щанья! Взгляд умных глаз подполковника, креп­кое его рукопожатие, сдержанная сердечная взволнованность,— вот то пристанище, к кото­рому не раз будет мысленно обращаться из вра­жеского стана разведчик.

Долго тянется в лесу тёмная, сырая ночь. Вда­леке обшаривают небо бледные прожекторы, где- то в стороне застрекочет в воздухе самолёт и стихнет. Уже пятые сутки отряд сидит в засаде.

На шестой день засады утром прискакал комендант штаба. Он спешился и побежал на-» встречу Дубяге, придерживая кобуру с пистоле­том. Едва выслушав его, Дубяга вскочил на свою лошадь, уже осёдланную с зари, и вылетел из лесу.

Когда он вернулся, по сапогам его, по животу лошади сползали серые хлопья пены, фуражка Дубяги сбилась на затылок, чёрные кольца во­лос слиплись на лбу. Он вынул из полевой сумки блокнот и в седле написал донесение под­полковнику Ярунину:

«Сегодня на рассвете патрулями обнаружены в лесу, восточнее 4 км нашей засады, два пара­шюта.

Немедленно приступаю к прочёске леса, дорог и прилегающих населённых пунктов...».

Лошадь жевала удила, запрокидывала назад голову, мешая писать.

Дубяга приказал сержанту Бутину итти с до­несением к подполковнику, а бойцам — снять пост и приступить к прочёске леса. Весь день он не слезал с седла, рыскал с отрядом бойцов по лесу, по дорогам.

К вечеру небо очистилось. Казалось, солнце сегодня дольше обычного задержалось на небе. Дубяга ехал один. С трудом шла лошадь по бревёнчатому настилу, выстроенному на топком участке дороги, спотыкалась, соскальзывала тон­кими ногами в щели между брёвнами.

По этой дороге могут пройти немецкие дивер­санты к артиллерийским складам армии.

Там, где кончался настил, вышел из-за кустов часовой замаскированного контрольного поста, откозырял и приветливо заулыбался. Дубяга проехал мимо, потом повернул лошадь назад.

— Почему документы не проверяете? — крикнул он часовому.

— Я, товарищ капитан, ведь знаю вас.

— Ты меня знай, когда с поста сменишься, а сейчас ты часовой и все для тебя одинаковы,

— Есть, — сказал часовой.

Дубяга проверил, известно ли часовому, кого он должен задержать, какие документы на руках у этих двух человек, одетых в форму советских военнослужащих. Убедившись, что часовой пра­вильно проинструктирован, Дубяга поехал дальше.

Перед поворотом дороги старый шлагбаум был вздёрнут вверх и нелепым журавлём торчал из­ дали. Сразу заповоротом начиналось сожжённое село: голые трубы, вздыбленные от пламени же­лезные кровати, искалеченная домашняя утварь. Одичавшая кошка с голодным блеском в глазах бесстрастно прошла мимо. В тёмном проёме окна уцелевшей части дома трепетали от ветра клочья занавесок, они казались одушевлёнными на этом пустыре.