Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)

— Ну и чёрт с ними!.. Зато больше радости будет, когда более сильного укокошишь… — Василий обернулся к Владимиру. — Дай-ка, братан, я докурю.

— Какие-то у тебя, Зенин, панические высказывания просачиваются! — не выдержал Валентин. — В плен сдаваться надумал, или как?

Зенин резко повернулся к Валентину, и глаза его зло сверкнули.

— Ты что?… Я — в плен?… Неужели?… Неужели ты так думаешь?… Ты…

Он на какой-то миг замолчал, подбирая более оскорбительное, сразу же морально разящее наповал слово, но тут вдруг неподалёку резанул барабанные перепонки чей-то тревожный, раздирающий душу крик:

— Воздух!.. Воздух!..

Это короткое слово мгновенно услышали всё, и оно пошло перекатываться и громыхать, но теперь уже с разными интонациями, над всеми сосредоточенными в Миллерово — гружёными ещё и разгруженными уже — эшелонами; это короткое слово громыхало и перекатывалось стремительно из одного конца станции в другой. И тотчас, стремясь забить, заглушить такое зловещее на войне слово «Воздух!» и, наоборот, такое необходимое и жизненно важное это же самое слово в повседневной жизни, пространство железнодорожной станции напрочь пронзили отрывистые выкрики команд офицеров и сержантов.

— Всем в укрытия!.. Рассредоточиться!..

И люди в серых шинелях, до этого деловито суетящиеся и снующие там и сям, стремительно побежали прочь от беззащитных эшелонов, залегая, прикрыв головы руками, за насыпью, за далёким и по-зимнему голым кустарником, в лощинах на тёмном мартовском снегу. А к станции уже вплотную с большущей скоростью приближался зловещий гул самолётов, которых многие ещё не видели, но уже всем телом, каждой клеточкой своего мозга ощущали где-то прямо над собой, и им, солдатам и офицерам, казалось, что нет никакого прикрытия от них, что нет никакого спасения от внезапного набега небесных стервятников.

И вот самолёты с чёрными крестами на фюзеляжах вынырнули из-за горизонта и как-то очень уж быстро очутились над злополучным и вконец растерянным Миллерово. «Юнкерсы» умело и привычно выстроились в огромную карусель, и она, зловеще завывая, закружилась в диком воздушном хороводе над станцией, над замершими в ужасе эшелонами с техникой, над танками, уже благополучно сошедшими с платформ, над людьми-солдатиками, тщетно зарывавшимися в ненадёжный мартовский снег и молящими Бога, в которого за минуту до этого мало кто верил, о спасении, о том, чтобы смерть с чистых небес проскочила сегодня, сейчас далёкой-предалекой стороной.

Капитан Зенин, повинуясь не столько команде «Всем в укрытия!», сколько животному инстинкту самосохранения, дико скакнул в сторону и запрыгнул в старую воронку от бомбы. С ним рядом залёг, впьявился цепко, как клещ, в землю Валентин. Василии и Владимир нырнули под днище своего танка. Заряжающий их экипажа младший сержант Каблучок, выпрыгнул из люка, растерянно заметался из стороны в сторону, не зная, что же ему предпринять — то ли под танк заскочить, то ли подальше от него держаться? И так ты мишень для самолёта, и эдак…

А «юнкерсы» всё вели свою страшную карусель, наводя непередаваемый ужас на всё живое. И вот внезапно ведущий бомбардировщик стремительно сорвался в крутое пике, нацеливая тысячекилограммовый бомбовый удар на парализованную ужасом станцию. За ведущим самолётом с диким душераздирающим воем устремился к земле очередной «юнкере». За ним — следующий… И ещё следующий… Каждый из небесных стервятников, прежде чем выйти из пике, почти над самой землёй ронял из-под жёлтого брюха чёрные комья бомб…

Из-за пронзительного и сплошного воя и свиста бомб, их страшных разрывов вряд ли можно было слышать что-то другое, и всё-таки Валентин услышал это самое что-то другое. Услышал он пронзительно-верещащий голос своего заряжающего Каблучка. Валентин через силу — так велико было притяжение земли — оторвал голову от дна воронки, одним глазом с опаской выглянул наружу. Младший сержант, словно обезумевший, метался между разрывами бомб и дико, не по-человечьи, верещал.

— Сюда! — хрипло, не своим голосом заорал Валентин, вскидывая вверх руку и призывно махая ею. — Сюда, Каблучок!.. Сюда, к нам!..

И тут Каблучок внезапно остановился, схватившись за живот обеими руками, и медленно-медленно упал на сотрясаемую разрывами землю.

«Дьявольщина! Убит, что ли?» — мелькнуло в сознании Кошлякова, и не успел он ещё испугаться за, Каблучка, как в этот момент заряжающий задвигался, задёргался на чёрном от земли и гари снегу, пытаясь ползти в сторону воронки, где лежали он, Кошляков, и капитан Зенин.

Валентин, решив помочь раненому, вскочил было во весь рост, но тут сильнейшей взрывной волной его резко бросило вниз и пребольно ударило спиной о стену воронки. Когда он, превозмогая боль, выглянул снова, около Каблучка суетилась уже хрупкая медсестра, тщетно пытаясь помочь раненому отползти подальше от страшного места. Это — Валентин сразу же её узнал! — была Фаина…

— Никанор! — закричал в самое ухо Зенину Кошляков — Никанор, слушай! Там Фаина!.. Надо ей помочь!

Капитан поднял голову, бессмысленным взором уставился на лейтенанта, что-то беззвучно прошептал. Кошляков голоса его не услышал, но отчётливо понял, что капитан спросил, где, мол, Фаина. Валентин, прикрываясь одной рукой от сыпавшихся сверху комьев снега и земли, пальцем другой несколько раз ткнул в ту сторону, где находились Фаина и Каблучок. Никанор, резко вдохнув в себя воздух, опасливо выглянул.

— Побежали к ним, Никанор! — опять закричал Кошляков. — Видишь, там Фаина! Поможем ей!..

Новый близкий взрыв пугающе тяжело всколыхнул землю, и Зенин, вздрогнув, отрицательно мотнул головой.

— Ты охренел!.. — заорал он. — Я тебе не камикадзе!..

И он с новой силой вжался всем телом в спасительную землю.

— Гад!.. Сволочь!.. — вскричал озлобленный Валентин и плюнул в спину капитана; глубоко вздохнув, он взметнул своё тело из воронки.

Он, не петляя, напрямую побежал к плачущей от бессилия Фаине и, прокричав ей, помогу, мол, — хотя она этого и не слышала из-за не утихающего свирепствования самолётов, — подхватил младшего сержанта под руку с другой стороны, сильно потянул его в сторону (своего танка. А там уже Фаине и Валентину помогли Василий и Валентин, выскочившие из-под днища «тридцатьчетвёрки».

— Каблучок, ты что, ранен? — улучив момент секундного затишья, наклонился к смертельно побледневшему заряжающему Владимир.

Тот медленно приоткрыл глаза, и обескровленное лицо его чуть тронула грустная улыбка.

— Вот, лейтенант, — прошептал он, — не довелось дожить до победы. А ведь гоним уже фрицев… гоним…

— Брось паниковать, Каблучок, доживёшь ты до победы: отправим вот тебя в госпиталь, подлечишься…