Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)

— Так точно, товарищ командующий! И здесь вы угадали…

— Угадал? — Малиновский усмехнулся, хитро подмигнув Хрущеву. — Слыхали, Никита Сергеевич, что он говорит?… Да не угадал я, а просто давно слежу за вашей… За вашей деятельностью, что ли… И мне нравятся ваши обоснованные суждения… на многие темы. Дело в том, скажу вам по секрету, что в Ставке Верховного Главнокомандования да и, я знаю, на многих военных советах фронтов сегодня интенсивно обсуждается вопрос о формировании танковых армий. Улавливаете — что к чему?

О-о!.. Неудачный вопрос задал в этот раз Малиновский!.. Ещё бы не улавливать того, о чём он, собственной персоной Павел Алексеевич Ротмистров, не думал бы в бессонные бесконечные ночи, о чём бы постоянно не мечтал в последнее время… И вот поэтому, услышав последнюю фразу командующего фронтом, Ротмистров невольно напрягся, словно охотник, неподвижно застывший с заряженным дробью ружьём перед вылетом из густых зарослей камыша дикого селезня.

— Так вот, Павел Алексеевич, — Малиновский снова сделал несколько шагов по кабинету, сосредоточенно почесал переносицу, — до вашего сведения довожу, что Москва очень и даже очень интересуется мнением командиров танковых корпусов, и, в частности, вашими, мой дорогой, взглядами на то, какой должна быть танковая армия. Вам понятно?

Ротмистров встал, поправил очки, вытер платочком вспотевший лоб и только тогда пристально взглянул на Малиновского.

— В принципе, всё понятно, товарищ командующий. В прин-ци-пе! Однако…

Но тут безапелляционно вмешался Хрущев. Он как-то озорно даже посмотрел добрыми глазами на немного растерявшегося генерала и сказал:

— Никаких «однако», товарищ Ротмистров. Если хотите знать, мне только что звонил генерал Боков из Генштаба. Знаете его? И, между прочим, он твёрдо сказал, что ждёт вас у себя, в штабе.

— Генерал Боков? — не сразу поняв, о чём и о ком идёт речь, переспросил Павел Алексеевич.

— Ну да, Боков, — улыбнулся Никита Сергеевич и тут же посерьёзнел. — Повторяю, генерал ждёт вас и… И при необходимости, скажу вам прямо, организует встречу с самим товарищем Сталиным.

Ротмистров внимательно и чуть с недоверием посмотрел на Хрущева: нет, член Военного совета фронта не шутил. Серьёзен был и Малиновский.

— Что ж, — выпрямляясь и вытягиваясь как по команде «Смирно!», сказал генерал Ротмистров, — как бы там ни было, я готов доложить, вернее — высказать своё мнение по данному вопросу и в Генштабе, и Верховному Главнокомандующему.

— Вот и прекрасно! — Малиновский широко улыбнулся, пожал генералу руку. — Вот и прекрасно, вот и хорошо! А теперь, Павел Алексеевич, незамедлительно отправляйтесь в Москву. Командование корпусом возложите на генерала Вовченко.

— Слушаюсь, товарищ командующий!

— Да, и вот ещё что, — Малиновский снова почесал переносицу, — когда прибудете в Москву, то до встречи с Боковым постарайтесь, пожалуйста, переговорить с командующим бронетанковыми и механизированными войсками Красной Армии Федоренко. Он вам, надеюсь, кое-что подскажет — нужное и полезное.

— Слушаюсь, товарищ командующий! Обязательно зайду к Федоренко.

— Ну, тогда, как говорится, с Богом!

— Ни пуха ни пера!.. — добавил Хрущев.

Ротмистров вздохнул и негромко ответил:

— К чёрту!..

Около танков, над которыми в целях маскировки была натянута сетка, прогуливался часовой. Чуть большеватую для него шапку-ушанку он завязал под подбородком; стоячий воротник шубного тулупа как-то нелепо торчал вверх, словно крышка открытого люка танка; руки в рукавицах часовой запрятал поглубже в рукава, предоставив автомату безалаберно болтаться на груди; высокие новенькие валенки заставляли несчастного дозорного ходить вокруг боевых машин чуть ли не строевым шагом. Он замёрз, как говорится, «в дугу», и по чём зря проклинал ненавистного Гитлера, развязавшего эту кровопролитную многолетнюю войну, которая — чёрт его знает! — когда ещё окончится; проклинал зиму с её жуткими морозами и колюче-снежными метелями; проклинал этот час, в который ему, согласно составленному командиром батальона графику, предстояло сейчас не то что мёрзнуть, а прямо-таки коченеть, охраняя могучие смертоносные машины.

Конечно же, часовой, коротая караульное время, сыпал проклятиями не вслух: во-первых, немцы не так уж далеко, а жить ему ещё не надоело; во-вторых, если бы он раскрывал рот, высказывая своё мнение о войне, то и губы запросто обмёрзли бы при таком холодище, или, не дай Бог, холодище этот во внутренности его организма забрался бы, — так что он, часовой, проклинал всё на свете белом в уме, про себя, одновременно вслушиваясь в зимнюю ночь. Поэтому сразу же и услышал чьи-то скрипучие на морозе шаги и несколько сипловатый голос:

— Эй, военный!.. Чего согнулся-то?… Замёрз, что ли?…

Часовой обернулся, пристальнее вглядываясь из-под заиндевевших бровей в подходящего к нему человека, хотел было взяться за автомат, но тут же передумал, потому что узнал командира танка Кошлякова.

— А-а, товарищ лейтенант!.. — протянул часовой. — Да как тут не замёрзнешь — не май месяц…

— Это точно, — согласился лейтенант. — Ну, а как, на сон не тянет?

— Какой гут сон к дьяволу! Первое — от мороза не заснёшь, а второе — я сон плохой видел: будто бы меня на посту зарезали. А вот то ли немец, то ли наш — ей-Богу, не разобрал…

— Ах, какой же ты суеверный!.. Ну что ты буровишь!.. Лучше скажи мне, ты случайно братца моего не видал? Ищу его уже с полчаса, а найти никак не могу: как сквозь… снег провалился…

Часовой пристальнее вгляделся в лицо Кошлякова, разочарованно качнул головой:

— Ну никак я рас не различаю: то ли вы это, то ли ваш брат?… Извините, товарищ лейтенант, вы кто?… По имени…

— Эх ты, чудо гороховое, сколько меня знаешь — года полтора, считай, а до сих пор с Валентином путаешь! — рассмеялся Кошляков. — Василий я…

— Кто вас разберёт, — проворчал часовой, — вы с братом— как с одной иконы писаны.

— Но-но, «с иконы»! Нашёл святых… Забыл, что мы самые ярые атеисты? Забыл, что в Бога не веруем?

— Да ничего я не забыл, товарищ лейтенант. Но всё равно, без веры в душе жить, а особливо — воевать, как-то… неспокойно, что ли…

Верить можно во многое. Я, например, лично в товарища Сталина верую… Он для меня и Бог, и отец родной…

— Ну, а кто ж в него не верует? — ухмыльнулся часовой. — Слыхали и знаем, что, как только пехота в атаку идёт, так непременно кричат: «За Родину! За Сталина!» Да и мы, танкисты, тоже не лыком шиты… Ни за что не уступим пехоте…

Кошляков безапелляционно пресёк иронические разглагольствования часового:

— Как твоя фамилия, боец? Что-то я запамятовал…