Игорь Подбельцев - Июльский ад (сборник)

Братья Кошляковы замолчали. А Фёдор встрепенулся:

— А что же дальше, а? Песня ведь не окончена, так же?

— Эх, брат Фёдор, — отозвался Валентин, — песня не окончена, ты прав… Вот только слов мы далее не знаем… Есть там такие строки: «Только тронулся поезд с перрона, моментально старик стал седой…». И ещё: «Его дочь от любви к командиру под машину легла головой…»

— Ты немного забыл, Валька, — сказал Василий, — там ещё есть куплет. — И он трогательно пропел:

Песня окончилась. Воцарилась тишина. Не нарушил Фёдор, давно уже приподнявшийся с травы.

— Хорошая песня, — сказал он тихо, — но грустная. Мне бы сейчас чего-нибудь весёленького… Скажи, командир, — Полежаев к Василию повернулся, — не сообщил ли случайно майор Чупрынин чего-нибудь ободряющего, радостного?

— А как же, Фёдор, — хмыкнул Василий после некоторого молчания, — сообщил. И сообщение, считаю, радостное. А для тебя радостное — вдвойне.

— Да ну?! — неверяще мотнул головой заряжающий. — Шутите, товарищ, лейтенант? Так ведь, а?

— К чёрту всякие шутки, Полежаев!.. В Прохоровку твою направимся, вот… Доволен?

— Да ну?! — опять неверяще воскликнул Фёдор.

— Вот тебе и «ну», заряжающий Полежаев! — сказал Василий. — Я вам, мужики, скажу следующее: получен приказ — к исходу сегодняшнего дня нам, кровь из носу, необходимо выйти в район известной только одному Фёдору Прохоровки…

— Господи! — обхватив голову руками, громко прошептал Полежаев. — Да неужели ты смилостивился, Господи!..

— Да-да, в район Прохоровки! — повторил лейтенант, недовольно косясь на заряжающего. — И, естественно, мы должны быть готовы сразу же, если понадобится, принять сражение. Мало ли что нас там, под Прохоровкой, ожидает… Так что, Полежаев, если дорогу до Старого Оскола ты назвал преисподней, то твоя горячо любимая Прохоровка для нас вполне вероятно, может стать сущим адом. Вот так-то…

— И в аду живут люди, только мучаются… Господи! — радостно задыхался Фёдор. — Может, дом свои увижу… Командир, когда выступаем?

Василий взглянул на часы:

— Через двадцать минут. Как там у нас, всё готово?. Гусеница не соскочит, как в тот раз?…

Танки, терпеливые и надёжные, проделали ещё один марш, теперь уже более короткий — стокилометровый. Все соединения и части своевременно прошли рубежи регулирования и, ещё раз наглотавшись пыли, ещё раз испытав все «прелести» жары, в строго ограниченное время вышли на исходные позиции на рубеже Прохоровка и Весёлый… 5-я гвардейская танковая армия была полностью готова к дальнейшим боевым действиям. А что её ожидало впереди, под Прохоровкой и Весёлым, — победа или смерть, никто этого ка что не знал… Никто… Даже сам Господь Бог.

13 февраля — 3 августа 1994 г. с. Береговое

Шестого июля 1943 года состоялся непродолжительный разговор генерала Ротмистрова со Сталиным, а уже десятого числа 5-я гвардейская танковая армия строго официально и на самых полных правах вошла в состав Воронежского фронта…

… Нельзя прямо сказать, что Ротмистров в жизни был очень уж сентиментальным человеком, но иногда и на него, самого полнокровного кадрового военного, находило эдакое неопределённое, не поддающееся никакому пояснению чувство. Вот и сегодня он поневоле на какое-то время позволил себе расслабиться и тотчас почему-то очень отчётливо вспомнил молоденького и симпатичного лейтенанта, ну того самого, что из Москвы, от генерала Бокова, в свою армию привёз. Кошляков его фамилия, что ли? Да, да, — точно — Кошляков… И захотелось вдруг генералу непременно его увидеть. Захотелось, но почему?

Павел Алексеевич не стал принуждать себя искать ответ на это «почему?», а вызвал своего адъютанта Земскова:

— Послушай, Василий, прошу тебя не в службу, а в дружбу: разыщи и доставь ко мне, пожалуйста, лейтенанта Кошлякова. Владимира… Помнишь такого, а?

— Так точно, помню, товарищ генерал! Будет сделано!..

Спустя какое-то время, Владимир смущённо сидел перед расслабившимся Ротмистровым, аккуратно отхлёбывал из кружки крутой и очень горячий чай и рассказывал ему о делах в своём родном подразделении, о настроении танкистов, об их нуждах. Павел Алексеевич, сняв очки, близоруко и добро щурился на лейтенанта, внимательно, не перебивая, слушал его и затаённо улыбался, — даже как-то по-отечески, что ли, — и изредка, мягко и корректно, задавал ненавязчивые, но нужные ему вопросы.

Их умиротворённую беседу, беседу младшего офицера и командующего армией, безапелляционно прервал телефонист с осипшим голосом.

— Товарищ генерал! Извините, но вас командующий фронтом к телефону требует.

Павел Алексеевенч взял трубку, мягко проговорил:

— Ротмистров на проводе!

— Здравствуйте, Павел Алексеевич! Ватутин вас беспокоит.

— Здравия желаю, товарищ командующий фронтом!

— Мне не с руки долго говорить по телефону, да и разговор этот не совсем телефонный, поэтому я прошу вас, Павел Алексеевич, срочно прибыть ко мне, на мой командный пункт. Вам ясно?

— Так точно, товарищ командующий фронтом!

Павел Алексеевич ещё с минуту, наверное, стоял у телефонного аппарата, сосредоточенно и крепко потирая лоб, затем медленно вернулся к лейтенанту Кошлякову.

— Извините, Владимир, мы с вами сегодня не обо всём ещё переговорили. А жаль… Но… Дела-а!.. Но — ничего, я надеюсь, что мы с вами не в последний раз видимся. Не так ли?

— Товарищ генерал!.. Так точно, товарищ генерал!.. Вы… Мне с вами хорошо и легко… — Владимир засмущался и густо-прегусто покраснел. — Извините, товарищ генерал…

— Ничего, лейтенант. Не смущайтесь. Идите…

Командный пункт командующего Воронежским фронтом генерала армии Ватутина размещался рядом со старинным и очень уж провинциальным городком Обоянью. Когда Ротмистров срочно прибыл сюда, здесь на КП уже находились представитель Ставки Верховного Главнокомандования маршал Советского Союза Василевский — он координировал действия Воронежского и Юго-Восточного фронтов — и начальник штаба фронта генерал-майор Иванов.

— Ну что, танкист, — крепко пожимая руку Ротмистрову, с интересом спросил Василевский, — с каким настроением собираешься драться с фашистами? — а сам на Ватутина хитро посмотрел, даже чуть не подмигнул ему: настроение у Маршала сегодня просто прекрасное» было.

Ротмистров тоже бросил беглый взгляд на задумчивого и серьёзного, в отличие от Василевского, Ватутина, а затем Василевскому почти по-уставному отчеканил: