Борис Комар - Поворотный круг

— А чего тебе пугаться?

— А я и не боюсь. Просто так. Вижу, кто-то идет…

— Ну и что, если идет? Тебе-то что?

— Да так… — замялся Васька.

— Вот чудила! — улыбнулся Борис.

— Послушай, — оживился Васька, — хочешь, покажу тебе что-то? Как корешу.

— А что ты мне покажешь?

— Пойдем! — схватил он Бориса за локоть.

— Куда?

— Не бойся, дурачок, пойдем!

Борис с трудом освободил руку из цепких Васькиных пальцев, пошел за ним к изгороди.

Васька выволок из куста большой мешок, вытащил из него какое-то лохмотье.

— Вот, — показал Борису.

— Что это?

— Не видишь? Штаны! А вот пиджак, — сказал Васька и вытащил еще одну одежину. — Здесь пять таких костюмов и два пальто. Еще рубашки, сукно, картузы, коробка булавок…

— Где ты взял? Обокрал кого?

— Тьфу, дурак! Никого я не грабил.

— А где же ты взял?

— В магазине. Кто-то замки поотбивал — заходи, бери что хочешь. Я уже два раза ходил. Иди и ты, пока не поздно, а то все растащат.

— Знаешь, что тебе будет за это?

— Ничего не будет, — сказал Васька и рассмеялся.

— А если милиция узнает?

— Не узнает. Нет милиции. Задала стрекача.

— Что ты мелешь, придурок?

— Что слышишь. Не знаешь разве — немцы в Лубнах.

— Отогнали их.

— Никуда не отогнали. Они мост перешли и остановились. Не захотели ночью входить в город.

— Кто тебе сказал?

— Все говорят. Вот от моста и стреляли до полуночи.

— Сегодня им дадут!

— Кто даст?

— Наши.

— Как они дадут, когда немцы на танках!

— А бронепоезд? Как ударит из пушки, разлетятся фашистские танки в щепки.

— Да что с тобой говорить! — махнул рукой Васька. — Мне некогда. Я пошел, — и наклонился к мешку.

— Вот увидишь, расскажу, что ты обокрал магазин.

Васька выпрямился и, шагнув к Борису, ткнул ему под самый нос кулачище:

— Понюхай, чем пахнет!

— Не пугай! Не на того напал. Видали таких.

Знал: драться Васька не будет, только запугивает.

— Не сердись, глупый, — опустил кулак Васька. — Я пошутил. Хочешь, дам тебе костюм? Будь только корешем.

— Не надо мне ворованного.

— Ну, и глупости! Никакое не ворованное. Наши еще спасибо скажут, что забрал. А то немцы заграбастали бы. Понял?.. А ну, поддай, помоги мне, — схватился за мешок.

— Сам поддавай! — сердито сказал Борис и пошел прочь.

Дверь открыла тетя Мария.

— Что случилось, Боренька? — встревоженно спросила.

— Записку принес от дяди.

Тетя взяла записку, поспешила в дом. В комнате горела лампа. Окно было занавешено одеялом. Тамара стояла у стола, на котором лежали какие-то бумаги.

— Возьми, прочитай. От отца! — отдала записку дочери.

Тамара развернула бумажку, наклонилась к лампе.

«Дорогие мои Мария и Тома! Все сложилось так, что я уже третий день не могу приехать домой. Возможно, и сегодня не приеду. Прошу вас, сразу же, как только получите эту записку, уезжайте из Лубен. Дела очень серьезные… Не теряйте времени… Обратитесь к начальнику станции, он устроит вас на поезд. Не жалейте вещей, это все наживное, возьмите с собой самое необходимое. Не забудьте про документы: прихватите свои и мои. Крепко целую вас, дорогие. Павел. Отец».

— Горе мое! — заломила руки тетя. — Он же ничего еще не знал, когда писал. Куда же нам ехать, когда все пути-дороженьки перерезаны?..

В глазах у нее заблестели слезы.

— Не надо, мама, — обняла ее Тамара. — Не расстраивайтесь. Фашистов еще отобьют.

Вдруг дом сильно потряс взрыв, даже одеяло упало с окна.

На дворе уже рассветало.

Раздался второй, еще более сильный взрыв, открылась форточка, в комнату потянуло прохладой.

Отрывисто, часто застрочил на станции зенитный пулемет. Слышен был шум самолета.

— Немецкий, — сразу определил Борис. — Бомбы сбрасывает.

Тамара потушила лампу, сняла со спинки стула теплую суконную жакетку, темно-синий берет.

— Мне надо идти.

— Ой, доченька, что же с нами будет? — склонилась ей на плечо мать.

— Не падайте, мама, духом. Комендант говорил: в Лубны фашистов не пустят…

Тамара накинула на плечи жакетку, надела берет.

— Мама, вот документы и книжки, которые я отобрала, — показала на стол, — спрячьте.

— А портреты? — кивнула на стену тетя.

— Портреты?.. — Тамара задумалась. — Пускай пока…

Вышли во двор втроем. Постояли на веранде, прислушались.

Умолкли зенитные пулеметы. Едва доносился откуда-то из-за станции гул вражеского самолета. Наверное, того самого, который только что сбросил бомбы.

Тамара повернулась лицом к матери и, словно боясь нарушить тишину, полушепотом сказала:

— Пойду.

Борис проводил Тамару до станции. Она была грустна, молчалива. Прощаясь, попросила:

— Боря, навещай почаще маму. Не скоро я, наверное, вернусь. Да и папа, кто знает, когда домой вырвется.

— Чего там, вернешься, — пробовал утешить он. — Вот прогонят немцев, тогда…

— Не знаю, не знаю… — перебила она. — То я успокаивала маму, а… — и не закончила. — Ну, будь здоров, Боря!

— Будь здорова!..

Борис стоял задумавшись, смотрел на сестру, которая все удалялась и удалялась.

«Не знаю, не знаю…» Наверное, что-то знает, но не захотела сказать…»

Когда Тамару скрыли предрассветные сумерки, Борис перешел железнодорожные пути, направился домой.

— Эй, дружище!

На запасной линии, возле товарного вагона, стоял красноармеец и махал рукой.

— Пойди сюда, парень!

Борис подошел.

— Не спешишь?

— Нет.

— Помоги поднести ящик с пулеметными лентами. Недалеко — на Советскую, к мебельной фабрике.

— Хорошо, — быстро согласился Борис.

— Товарищ старшина! — крикнул красноармеец в открытые двери затемненного вагона. — Есть помощник. Давайте четыре.

Тут же в дверях появился крепко сложенный старшина с двумя плоскими жестяными ящиками, окрашенными в зеленый цвет. Подал их красноармейцу. Потом вынес еще два.

— Бери, — кивнул Борису на ящики красноармеец. — Тебе — два, мне — два, поделимся четырьмя, — пропел протяжно детскую считалку.

Он хотел идти через привокзальную площадь, но Борис сказал, что к мебельной фабрике можно добраться другим путем — тропинкой вдоль железнодорожного полотна, а там напрямик садами, дворами. Так будет, пожалуй, и ближе и быстрее.

— Веди! — согласился красноармеец. — Нам как раз и надо побыстрее. Уже рассветает, скоро зашевелится немец.

Когда вышли на тропинку, красноармеец спросил Бориса:

— Где живешь?

— В Осовцах.

— Это там, за станцией?

— Угу.

— А я из-под Пирятина. Уже неделю здесь и все не могу вырваться домой. С весны не видел мать. Последний раз приезжал на Первое мая еще из университета. Обещало командование отпустить на этой неделе, наведался бы, хотя бы здравствуйте — до свидания сказал, так на́ тебе — прорвали, гады, фронт, с тыла зашли…