Канта Ибрагимов - Учитель истории

— Где? — воскликнула Ана.

— Сестра Аза — вероятно, на острове Крит, а брат Бозурко — где-то в Болгарии.

— Где этот остров Крит? Где Болгария? — заблестели глаза Аны.

— Ана, — тон Зембрия Мниха тоже изменился, они явно сходились. — Это нелегко. Крит и Болгария в разных местах, это иные, и теперь, к сожалению, не подвластные Византии страны.

— Я должна туда ехать. Я их выкуплю.

— Успокойся. Это огромные земли, и там тысячи людей. Мы не знаем, где они конкретно, но мои люди в поиске. Даю тебе слово… И если ты хочешь идти на помощь порабощенным родственникам, то поверь мне, самый верный и близкий путь к их освобождению лежит через императорский дворец. И ты не представляешь, как тебе повезло, какая выпала честь.

— Не нужны мне ваши дворцы, ваши императоры! У меня есть деньги… Кстати, сколько я выиграла? Ведь у нас был уговор.

— Скажу… Ставки еще не подсчитаны, но я ориентировочно уже знаю: тысяча — твои призовые, и еще минимум семь.

— Это ведь богатство! — заликовала Ана.

— Нет, — урезонил доктор. — Богатство — это деньги плюс власть. А просто деньги — порой кабала… Возьми свои мешки с золотом и отправляйся на поиски сестры и брата. Хе-хе, я посмотрю — далеко ли ты отъедешь, и отъедешь ли вообще?

Большой ком пробежал под белоснежной кожей шеи Аны, уголки ее алых губ опустились. Она решительно сделала пару шагов от Мниха, встала, и после долгой паузы, на выдохе, стоя спиной к доктору:

— Что мне делать?

— То, что я скажу.

— Значит, — очень тихо и печально молвила Ана, — вместо Бейхами у меня другой хозяин, и я та же раба; разве что тавро еще не поставили.

— Замолчи! — как обычно нервничая, на писк сорвался голос Зембрия Мниха. — Не упоминай это имя! А раб твой — я! Я! Я — твой раб! — пузырьки слюны выступили в уголках его рта, а он весь дрожал, так что брюшко тряслось. — Ты ведь не знаешь, а я в марафон отправил трех человек, чтобы тебя охраняли. Ты не знаешь, сколько я затратил сил и средств в поисках твоих брата и сестры. Ты не знаешь, чего мне стоило вызволить из рабства твоего Астарха. А он был не чей-то раб, а как военнопленный — префектуры, и клеймо города у него на плече до сих пор есть — как знак пожизненного рабства Константинополю. И только императорский указ его может освободить от рабства. А я его вызволил, раз тебе это было угодно, и на свой страх и риск поместил в больницу. Как ты велела, я разузнал поименно, где в рабстве люди с Кавказа. Вот их список. Наконец, этот дворец, а он стоит больше пяти тысяч, принадлежит уже тебе, и ты получаешь официальный статус византийки, а не какой-то угнанной с Кавказа рабыни. Это все — твое, вплоть до конюшен, прислуги, рабов! Я тебе это дарю, что ты еще хочешь?

Наступила долгая пауза, и только слышно, как натужно дышал Мних.

— Я хочу, — шепотом нарушила молчание Ана, — если все это так… чтобы семья Радамиста жила здесь, со мной.

— Пожалуйста! Ты здесь теперь хозяйка: сама решай, сама приказывай.

— Тогда еще… Я очень устала, нельзя ли хотя бы…

— Нет, — оборвал ее Мних. — Это воля императора… Его чувства должны возгораться, а не тлеть… Сейчас маг-индус и его юные феи поколдуют над твоей душой и телом, благо есть над чем, а я в это время постараюсь кратко изложить дела внутри византийского двора, и ровно на закате ты должна быть во дворце, тебя лично будет сопровождать евнух императора Константина Порфирородного.

— Евнух? — усмехнулась Ана.

— Чтоб ты знала, в Византии евнух блюститель ложа, блюститель тайн, одна из высших должностей империи.

— Значит, евнух проводит меня к ложу императора? — даже в гневе было прекрасно лицо Аны.

— Ана! — закричал Мних. — Я не знаю, куда тебя препроводят!.. Это император — пойми. Это его воля, это его страна, а вокруг нас его гвардия. И хочешь ли ты или я — это неважно. Есть воля императора Византийской империи, и она должна быть исполнена… Но у тебя есть шанс: ты умна, красива, смела и сильна, и я надеюсь — ты справишься… а я, я стараюсь помочь тебе, как могу.

— Вы пойдете со мной во дворец?

— Нет, я давно там нежеланный посетитель… Правда, надеюсь, не без твоей помощи, эти времена скоро пройдут, — лицо доктора довольно расплылось, и, словно перед лакомством, он сладко облизнул толстые губы. — Мы с тобой очень постараемся, и чтобы ты была более решительной — напомню: прямо или косвенно, но Константинополь и его владыки причастны к трагедии твоей семьи, и в любом случае в рабстве Вы оказались здесь… А теперь пора готовиться — император, да не один; и ждать они не любят. Пошли.

Хотя Ана и провела немало времени в этом дворце, теперь якобы принадлежащем ей, а в эти полуподвальные помещения не спускалась. Она боязливо озиралась, а Мних, дергая, как ребенка, вел ее вглубь. Наконец со скрежетом отворилась тяжелая дверь. В нос ударил пряный запах. Полумрак, и только в углах горят факелы. Где-то ласково струится вода, а прямо посередине зала, на коврах, подвернув под себя ноги, сидит очень худой, бородатый, почти голый старик.

— Садись здесь, — прямо напротив старика усадил доктор Ану.

Обветренное, сморщенное лицо старика было безучастным, и лишь в узких разрезах глаз мелькнули огоньки. Старик, что-то бормоча, повел перед Аной руками, потом сунул в рот длинную трубку и выдохнул в ее лицо густые клубы слащаво-приторного дыма, и в этот же момент доктор поводил перед носом Аны рукой с ватным тампоном.

И без того усталую Ану сразу же склонило ко сну, да так, что она не могла этому противиться. И проваливаясь в никуда, сквозь бормотание старика она одно лишь запомнила — голос Мниха:

— Делай то, что я велю, делай… Это во благо твое и мое, ради тебя и меня… Мы едины.

А проснулась она наверху, в своей светлой спальне, прямо в теплой воде, и вокруг нее юные смугленькие, красивые феи, водят вдоль тела мягкими пальчиками, будто маленькие рыбешки приятно щиплют все ее тело, напевают забавную песнь.

Потом две женщины занялись волосами Аны, а другие обдавали ее благовониями. И под конец пожилая мастерица, как скульптуру, осмотрела со всех сторон ее тело, даже много раз кое-где потрогала; велела помощницам накинуть на плечи Аны мягкую алую бархатисто-шелковую нежную ткань, и прямо на ней, обозначая сказочно-девичьи контуры изящного тела, стала прошивать ее тонкими золотыми нитями.

Когда женщины, закончив старания, расступились, Ана глянула в большое привезенное с далекого Востока серебряное зеркало — и себя не узнала: перед ней стояла грациозная, строгая, уже повзрослевшая женщина, а не озорная, бойкая девушка.

Как раз в этот момент бесшумно вошел в зал Зембрия Мних. От вида Аны он не только застыл в онемении, но даже невольно отпрянул, и заметная тень страдания, ревности и злобы исказили его широкоскулое лицо.