Владимир Брагин - Застава в огне

— Это не тот пацан, про которого журналист вспоминал? — поинтересовался Адамов.

— Вряд ли, тот совсем малыш. Ему бы сейчас прокормиться да выжить. Мы, кстати, пытались найти его, но… — Ропшин беспомощно развел руки в стороны. — Там этих пацанят беспризорных, как мух. Так что, по всем правилам, информацию достоверной считать нельзя.

— Тогда зачем показал? — хмыкнул начальник штаба.

— Так ведь на дезинформацию тоже не похоже. Ни на что не похоже.

Ропшин и особист вопросительно смотрели на начальника погранотряда. Алексей Григорьевич едва не кряхтел от обуревающих его сомнений.

— Да, бывает. Тут все, что угодно, бывает. — Полковник встал из-за стола. — Я вам откровенно скажу, господа майоры, чувствую себя, как Сталин в сорок первом. Знаю, что оно будет, и все Штирлицы уже отрапортовали. А все равно чувствую себя словно в потемках. Ну а что скажет контрразведка? — он посмотрел на Адамова. — Откуда Мамай попрет? Вернее, куда и когда?

Особист признался, что у них нет новой информации. Полковник многозначительно кивнул — мол, что и требовалось доказать. Не скрывая озабоченности, он задумчиво произнес:

— Может, действительно, хоть Аскеров узнает, раз уж у него там своя агентура?

Затаившись в камышах, Мансур с полчаса наблюдал в бинокль за рекой, пока наконец увидел, как с противоположного берега отплыла резиновая камера. Его не удивило, что нарушитель отправился в путь при свете дня. Афганцы в последнее время обнаглели до такой степени, что пересекали границу в любое время суток. Однако, по мере того как эта камера приближалась к нашему берегу, что-то все больше настораживало капитана. Обычно в действиях нарушителей проявлялась какая-то обстоятельность. Все-таки они старались свести риск к минимуму. А этот тип быстренько и без опаски приближался к берегу и вел себя так, будто просто находится на прогулке и сейчас повернет обратно. Что за чудо? Босой, одет в короткую, чуть ниже колен, рубашку с короткими рукавами, на голове — вельветовая панамка. Похоже, он даже безоружен. Неужели перебежчик? Это совсем большая редкость.

Между тем афганец причалил к берегу, спрыгнул и, пройдя сквозь камыши, размашисто бросил на землю небольшой мешок. После чего стремглав кинулся обратно к воде.

Когда Мансур с автоматом наготове подобрался ближе к мешку, следующий обратным путем афганец уже достиг середины реки.

Горловина мешка была обмотана длинной проволокой, один конец которой лежал рядом с большой кочкой. Спрятавшись за ней, Мансур осторожно потянул мешок к себе. Тот легко сдвинулся с места. Пограничник дернул несколько раз посильней, проверяя, не сработает ли взрывное устройство. Впрочем, по тому, как нарушитель границы обращался со своей поклажей, он уже догадался, что мины внутри не было. Давно бы уже взорвалась. Хотя нельзя исключать какую-нибудь дьявольскую новинку.

Капитан аккуратно размотал проволоку на горловине мешка, раскрыл его, заглянул, и ему стало дурно — в мешке лежала голова Сафара.

Слезы наворачивались на глаза Мансура. Он вспомнил, с какой любовью Сафар говорил о своей невесте, как по-ребячески непосредственно радовался очередной лепте для своего калыма, как был готов пожертвовать добром, чтобы помочь капитану выкрутиться из его сложного положения. Вспомнил их последнюю встречу, прощальную улыбку Сафара.

Ну, почему мир столь несовершенен?! Ведь Сафар не должен был погибнуть. Ему бы жить да жить, радоваться весне, жене, детям, музыке, которую он любил. Ему бы путешествовать, разговаривать с людьми, одаривать их своей улыбкой. И люди тоже улыбались бы ему в ответ, и не только ему, а всем. Чтобы не было в мире злобы и ненависти, чтобы один человек не лишал жизни — божьего дара — другого.

Мансур только сейчас заметил, что мешок пропитан внизу кровью. Некоторое время он посидел, держа в руках страшную посылку. Потом между камнями вырыл могилу и похоронил то, что осталось от Сафара…

Вскоре после ужина Самоделко по приказу Белкина объявил учебную тревогу. Услышав команду «Застава, в ружье!», бойцы хватали из оружейной стенки автоматы и, словно спринтеры, неслись от казармы через освещенный плац, один за другим прыгали в окоп, потом выныривали над бруствером, приникая к прикладам. Выставили на позицию станковый пулемет в одном окопе и тут же в другом. Слышалось бряцанье ремней и подсумков.

Вся эта круговерть подстегивалась остервенелым, как безжалостная пулеметная очередь, криком Самоделко: «Быстро! Быстро! Быстро!.. Бегом! Бегом! Бегом!..».

Прапорщик Белкин фиксировал время на секундомере и, когда все закончилось, уважительно поднял брови: была показана рекордная скорость. Предыдущий лучший результат был превзойден на семь секунд. Федор спросил у сержанта, как ему удалось добиться такой скорости. Виктор объяснил, что сразу предупредил ребят: трое последних отправятся на зачистку нужника и вывоз помоев. Прапорщик одобрил командирскую смекалку Самоделко.

А вот бойцы были им недовольны. Они заметили, что после отпуска характер сержанта изменился не в лучшую строну. Виктор стал грубым, неулыбчивым, менее разговорчивым. Никто не знал причин подобной метаморфозы. После отбоя Раимджанов пошутил над Виктором — мол, гостинцы-то ты, отпускник, зажал. Так тот на него набросился чуть не с кулаками: голодный, что ли! Могу так накормить, что больше никогда есть не захочешь.

Все вокруг только недоумевали — какая муха укусила сержанта?

Чтобы утешиться, Нурик пошел в питомник. Там уже был Исмаилов, который кормил пса, поглаживая его за ухом и приговаривая:

— Туман, хороший, скучно без друга? Скоро Шерифа починят, он вернется к тебе.

Раимджанов присел на корточки рядом, с умилением наблюдая за их возней. Потом сказал Алишеру:

— Ты знаешь, Туман — потомок того самого Рапида, которому поставили памятник. Пра-пра-пра-правнук… И еще пра. У меня был сменщик, желтухой заболел. А кого пришлют, неизвестно. Если хочешь, я попрошу, чтобы тебя на инструктора отправили учиться. Видишь, как меня уважают, и тебя так же будут. Ты хороший человек, ты собак любишь. Ты даже людей любишь.

Нурик улыбнулся. Он вспомнил, как Исмаилов вычитал в какой-то книге хохму: «Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю собак».

В питомник зашел Самоделко. Он с угрюмым видом уселся на скамейку и принялся резать колбасу, бастурму, пахлаву. Достал из пакетов еще какие-то домашние лакомства, разложил все по тарелкам, расставил кружки. Закончив сервировку, Виктор без всякого энтузиазма позвал товарищей:

— Эй, орлы! Идите хавать. Хотя на ночь вредно.

— Вредно вообще не хавать, — ответил Раимджанов.

Алишер и Нурик подошли к скамейке, и Самоделко, уступая им место, отодвинулся в сторону, копаясь в пакете с фруктами. Товарищи с аппетитом принялись за угощение, наливали чай из горячего чайника и не сразу заметили, что Виктор, отвернувшись, жует грушу и присоединяться к ним не собирается. Даже подчеркивает — они сами по себе, он сам по себе.