Владимир Брагин - Застава в огне

— Поговори со мной, Надир. Сядь и поговори.

Муж, даже не обернувшись, глухо ответил:

— Ты не женщина, нет. Ты вампир, кровосос. Не хочу говорить, не хочу видеть тебя.

Понурив голову, он вышел из кабинета, где увидел ожидающего его Додона. Чувствовалось, тому не терпится сообщить важную новость.

— Господин, Селим доложил, что его человек на заставе до сих пор не вышел на связь.

— Почему? Он жив, этот человек?

— Да, наблюдатели видели его. Он уезжал, но уже вернулся.

— Ну, не вышел на связь. Что тут особенного? Разве это большая катастрофа?

— Нет, господин, это не так страшно. С гор и так видно все, что они делают. — Додону хотелось, чтобы шеф услышал нужный ответ.

— Значит, все правильно. Передай Селиму: мои приказы остаются в силе. Кстати, что они делают, я имею в виду на заставе?

— Ничего особенного, господин. Они, как стадо баранов, покорно ждут своего резака.

Даже если обстановка на заставе была бы совершенно спокойной, на Клейменова все равно выпала бы тьма-тьмущая забот: одно дело — быть заместителем, и совсем другое — начальником. Разница вроде бы несущественная, однако она есть; теперь ему нужно не только во все вникнуть, проверить бумаги, поговорить с людьми. Необходимо изменить свою психологию, ежеминутно помнить, что ты — первый.

Всю вторую половину дня Клейменов помнил о предстоящей встрече с Аскеровым. Освободился поздно, посмотрел — у того в кабинете горит свет. Вошел в помещение командного пункта, без стука приоткрыл дверь и осторожно заглянул.

Мансур в полудреме сидел в низком креслице, положив ноги на стул. При появлении нового начальника заставы он потянулся, помотал головой, стряхивая остатки дремы, и встал. Ободряюще улыбнулся застывшему на пороге Константину:

— Проходи. Я тебя ждал.

— Ты днем говорил насчет проблемы черного джипа. Мол, закрыть ее надо.

— Да уж не помешало бы. Чтобы не висела над головой. Ты только садись — на стул или в кресло. Я уже насиделся, теперь хочу походить. На ходу лучше думается.

— Тогда, может, мне тоже походить? — кисло улыбнулся Клейменов.

— Не знаю. Это у всех по-разному. Многие любят думать лежа. Так что сам решай.

Константин сел на стул, но бочком, робко, будто в любой момент был готов вскочить. Спросил:

— Почему ты заговорил о черном джипе? Мы ведь с ним покончили.

— Не совсем. И, кстати, непонятно, как мы с ним покончили. Амир же был не дурак, не зря он так долго водил нас за нос.

— Да, хитрая была сволочь, — согласился Константин.

— И хитрый тип, и крайне осторожный. Чего же тогда, спрашивается, он легко подставился нам на дороге? Я ему в лоб целю, а он разговаривает со мной таким тоном, будто это я у него на мушке. Странно.

— Полагаю, просто не трус, храбрый человек.

— Допустим. И второй вопрос — он же прекрасно знал, что я не продамся ни при каких условиях. Но решил еще раз поторговаться. Зачем?

— У него не спросишь.

— Да и не надо. Сами разберемся. Мы же вместе думаем, Костя. У него, видимо, был в запасе какой-то аргумент, и, судя по всему, не слабый.

Подумав, Клейменов сказал:

— Тот второй, с автоматом. Наверное, на него была вся надежда.

— Плохо думаешь, плохо. Амир был спокоен, потому что знал: я и в самом деле нахожусь на мушке. И аргумент был более чем весомый — лучший друг, который меня предал. Можно тут сломаться? Можно. Я еще тогда все понял.

У Клейменова вырвался вопрос, видимо, мучивший его последнее время:

— Но ты нарочно повернулся ко мне спиной. Зачем?

— Да, я подумал: если ты правда с ними — стреляй в спину, мне все равно. Тогда жить точно не стоит.

Константин, понурившись, молчал. Он долго ожидал наступления этой страшной минуты.

— Ну что скажешь, капитан-мусульманин? — Мансур сел на стул рядом с ним. — Давай подробности.

Клейменов был давно готов это услышать. Похожие слова, но произнесенные вслух, они сразу всколыхнули в нем обрывки кошмарных воспоминаний: размытые картинки, засевшие в памяти, как неизлечимо больные клетки. Пронзительное завывание мусульманской молитвы на арабском языке. Силуэты в национальных одеждах простирают руки к небу, совершая намаз. Согнутый силуэт юноши, стоящего на коленях со связанными руками. Широкое блестящее лезвие кинжала, приставленное к горлу. Потом силуэт падает ниц под монотонное завывание фраз молитвы… Сколько раз он гнал эти картины от себя прочь, а они все возвращаются и возвращаются.

Клейменов вздрогнул, выныривая из удушливых объятий фантомов, словно ныряльщик из воды.

— Что тебе сказать на это, что? — сдавленным голосом заговорил он. — Объяснить все тем, как жить хочется — в последний год войны, в девятнадцать лет? А вот и нет. Нет. Не хотелось мне больше жить, смерти ждал как спасения. Только не хотелось так — на коленях, со связанными руками. С оружием в руках умер бы не моргнув глазом, счастливый, а так не хотел. Тогда они поставили мне условие, сказали: убей друга, да он и не друг тебе, прими ислам и живи дальше. Иначе обоих убьем. Мне так сказали. И я не устоял, согласился. Я — убил. Как страшно это звучит! Главное, он тоже мог убить меня. Ему предлагали. Но он отказался. А я нет. Я его всю жизнь буду помнить и буду помнить, что он не боялся, жалел меня. Настоящий офицер. Капитан. Пограничник. Ты когда «Биссмиле рахмон рахим» читаешь — с Богом говоришь, да? А мне черт мерещится. Я потом думал: искуплю, жизнью всей искуплю. Бежал. Нарочно пошел в пограничное училище, как бы в честь него. Служил, воевал честно. Пять лет назад взял у Амира кассету, а там вместо фильма…

— Можешь не продолжать, — сказал Мансур. — Увидел, как ты убивал того капитана. Этого следовало ожидать.

— Да. Через десять лет нашли меня. Вот так вот они работают. Лишнего не доносил. Проходы указывал. Про засады предупреждал. Деньги брал.

Аскеров бросил ему «спасательный круг»:

— Ты же не стрелял в меня.

— Да понял я, почему ты повернулся. Как же тут можно стрелять!

— Бежать хотел?

— Да. Я же для них тоже труп. Не простят Амира. Вот и решил ноги сделать. Потом представил: сын Егорка когда-нибудь спросит — Катю или меня: «Папа, ты кто? Где ты был тогда?» — Он вздохнул и посмотрел на Аскерова: — Все, Мансур, ты должен меня сдать.

— Нет.

— Мюллера ты отмазал, а меня должен сдать. Все кончено.

— Нет, Костя. И не надейся. — Он встал, походил по комнате, после чего опять сел рядом с Клейменовым. — Ты не понял самого главного: я никого из вас им не отдам, ни одного человека.

— Теперь я уже точно жить не хочу.

— Как тогда, в плену? Так выбирай снова. Люди всегда стоят перед выбором. Хочешь — живи. Хочешь — умри на коленях. А хочешь — с оружием в руках. Я бы не взял на себя ответственность решать чужую судьбу. Тебе самому решать.