Михаил Домогацких - Южнее реки Бенхай

Однако отвлекающий маневр вызвал крайне болезненную реакцию не только в штабе экспедиционного корпуса, но и в Пентагоне. Эта реакция стала еще более бурной, когда сразу после атаки на Фусань было совершено крупное нападение на построенную несколько лег назад военно-воздушную базу Бьенхоа, всего в сорока километрах от Сайгона. Эта настоящая военная крепость была окружена сложной системой проволочных заграждений и минных полей, вокруг базы постоянно курсировали танки и бронетранспортеры. В радиусе нескольких километров действовали батальоны рэйндже-ров — солдат особых частей — и два батальона парашютистов. Казалось, что мышь не проползет незамеченной, и все-таки нападение было совершено. Было уничтожено несколько самолетов и вертолетов, убито и ранено, по американским данным, девяносто три солдата и офицера.

Первый год активной войны, начатой Линдоном Джонсоном, не оправдал надежд, которые питали в Вашингтоне. Совещания с военными, строгие телеграммы послу и командующему американскими силами, вызовы их с докладами, крутые беседы с лидерами сайгонской администрации — все было подчинено одной цели: создать перелом в развитии событий. После получении сообщений о нападении на базы Фусань и Бьенхоа президент послал Тэйлору телеграмму в резких выражениях. «По всем фактам, имеющимся в нашем распоряжении, внутреннее положение во Вьетнаме ухудшается. Оно требует от вас выработки четкого плана коренного изменения ситуации в нашу пользу. Поступившие тревожные вести о нападении Вьетконга на мощные американские базы говорят о слабости мер, предпринимаемых вами для выполнения разработанной программы подавления противника всеми имеющимися средствами и силами. Как президент страны и верховный главнокомандующий, требую от вас принять к сведению: повторение подобных акций будет свидетельствовать о вашей личной неспособности выполнять миссию, возложенную на вас американским народом. Джонсон».

Целая неделя потребовалась Тэйлору и его советникам для подготовки предложений в связи с телеграммой президента. Наконец ответ был составлен. «Я полностью согласен с тезисом о том, что все ухудшающаяся обстановка в Южном Вьетнаме требует разработки и применения чрезвычайных мер как внутреннего, так и внешнего порядка, — писал Максуэл Тэйлор. — Первоочередной мерой считаю усиление военного давления на ДРВ, чтобы вынудить ее правительство прекра-тить оказывать поддержку Вьетконгу и использовать свою власть, чтобы заставить Вьетконг положить конец его разрушительным действиям. Я также считал бы целесообразным и необходимым в нынешней ситуации, чтобы Соединенные Штаты взяли на себя обязательство по воздушной и морской защите Южного Вьетнама».

Последнее предложение в Вашингтоне было расценено как признак возможного умственного потрясения генерала Тэйлора или появившейся у него мании преследования: еще ни один самолет, ни один вражеский корабль ни разу не были замечены в воздушном или морском пространстве Южного Вьетнама. Это кошмарное видение генерала долго было предметом самых злых шуток в кабинетах Пентагона.

Не успели в Вашингтоне как следует изучить предложения генерала Тэйлора о мерах по ликвидации Вьетконга, как силы национального освобождения снова начали еще более крупное наступление, и снова в самом больном для американцев месте — недалеко от Сайгона, в районе Биньцзя. В течение месяца наступающие уничтожили и повредили 37 самолетов и вертолетов, полностью разгромили дивизион бронемашин, убили, ранили и взяли в плен около двух тысяч солдат и офицеров противника.

Начиная широкую войну во Вьетнаме, американское командование представляло ее как игру кошки с мышкой. Само собой подразумевалось, что американская кошка, поиграв немного, быстро покончит с вьетнамской мышкой. Они не подозревали, что с самого начала эта игра примет совсем другой оборот.

События во Вьетнаме, кажется, начали разыгрываться не по тому сценарию, какой так тщательно писался в Вашингтоне. Об этом подумал Джонсон, познакомившись с большим количеством бумаг, полученных от дипломатов, агентов ЦРУ и военных.

Переброшенные на вьетнамский театр дивизии, по всем расчетам, должны уже были если не разгромить полностью Вьетконг, то хотя бы приблизить его поражение. Джонсона выводила из себя, ставила в тупик противоречивость информации, идущей из Вьетнама. «Есть ли у нас хоть один человек, — возмущался он, — который мог бы дать точный ответ на то, что все-таки происходит во Вьетнаме?» Он пригласил к себе Макнамару и поделился с ним своими сомнениями.

— В скором времени, Боб, я намерен выступить по телевидению и сказать нации, чего она может ожидать от войны, которую мы ведем на ее деньги за десять тысяч миль от берегов Америки.

— Хорошая идея, господин президент. Нация периодически нуждается в такой информации. Думаю, что сознание каждого американца наполнится гордостью, если он будет знать, что хоть своими деньгами он способствует укреплению наших идеалов и сокрушению коммунизма. — Макнамара произнес это таким равнодушным голосом, но в то же время с оттенком иронии, что президент вопросительно посмотрел на него.

— Я вижу, у тебя меланхолическое настроение, что Tet5e не очень идет. Но и у меня, после того как почитаешь такие послания, — кивнул президент на стопку бумаг, — оно. не становится бодрее. Вот ты говоришь — не пойму только, всерьез или с иронией? — надо объяснить кое-что нации. А что мне сказать ей, нации? Что у нас никто не знает, что действительно происходит во Вьетнаме, что я не знаю, кому верить и можно ли вообще верить кому-нибудь? Скажи, неужели и ты со своим могучим аппаратом разведки находишься в таком же положении? Это чудовищно! У меня складывается впечатление, что наши службы, обязанные давать точную, объективную информацию, стараются одна перед другой создать наиболее запутанную картину происходящего. Тебе это не приходило в голову, а?

— Война, господин президент, — не отвечая на последний вопрос, сказал Макнамара, — напоминает картину, и каждый рисует ее по-своему, пользуясь своими красками.

— Но ведь мы не художники, а политики, и нам нужн? не какая-то мазн-я, а подлинное представление о том, что происходит. Мне как-то в Японии рассказывали, что у них был знаменитый художник, который всю жизнь рисовал только гору Фудзияму. Представляешь, д!есять тысяч картин и на всех — Фудзияма! Полагаю, что он мог нарисовать и в два раза больше, и от этого ничего бы не изменилось: Фудзияма как стояла, так бы и стояла, в каком бы ракурсе ее ни изображали. Другое дело — война. Нам нужен такой ее ракурс, который позволял бы нам принимать решения, затрагивающие судьбы страны.