Мартина Моно - Нормандия - Неман

— Он также просит извивйть за второй фронт, — перевел Кастор.

— Второй фронт? — переспросил Марселэн.

— Да, — подтвердил Кастор. — Американцы обещали-высадиться, а сами лишь шлют тушенку. Вот эти консервы здесь пока и называют вторым фронтом.

Марселэн тоже засмеялся. Разговор через посредника всегда немного утомляет, но Марселэн был не из торопливых. За стеной, в соседней комнате, чуть слышно раздавались голоса. Марселэн чувствовал спокойную благожелательность обоих русских. Телефон и приемник, стоявшие в углу, висевшие на стенах большие карты, испещренные флажками, соответствовали этой спокойной атмосфере. Марселэн в своей жизни руководствовался одной очень ясной и очень простой идеей: нужно бить немцев. Ничто, кроме этой истины, не имело для него никакого значения; она поддерживала его в изнурительном марше по индокитайским джунглям,» она управляла всеми его поступками, владела всеми мыслями, она привела его сюда. Теперь он говорил себе, что поступил правильно, что он пришел именно туда, куда следует. Сквозь пар, поднимавшийся от чая, сквозь дым от странных русских сигарет (до половины — табак, дальше — мундштук) он изучал комнату, находя ее вполне удобной. Здесь собирались офицеры, здесь же работала связь, и, что самое главное, здесь кипела жизнь. В этой комнате жили и работали, и каждый предмет в ней имел свой смысл и свое назначение.

Он подошел к карте и проследил линию фронта. Флажок с серпом и молотом, вколотый в кружочек на берегу Волги, был в два раза больше остальных.

— Кастор, — произнес Марселэн, — турецкое радио объявило, что Сталинград пал. Спросите у них, верно ли это.

Кастор перевел. Русские не проявили внешне никаких эмоций. Командир ответил:

— Через несколько минут наше радио будет передавать сообщение Информбюро. Вы услышите сами.

Марселэн поклонился. «Не пойму, что он имеет в виду, — подумал он. — Либо этот город не может пасть, либо если даже он падет, то войну не следует считать проигранной. Не пойму, что он имеет в виду, но знаю, что он думает так же, как я: надо бить немцев».

Им овладела беспредельная радость, словно он выпил— не слишком много? а как раз в меру. Или словно он встретил девушку, с которой давно хотел встретиться. Он стал пить чай та«, как тянут шампанское.

Соломенные матрацы разложили в той самой комнате, где французы ужинали. Комната освещалась лишь пламенем в печке, за которой по-прежнему следил пожилой усатый солдат. То была их первая ночь на русской земле: теперь они чувствовали себя очень хорошо, но засыпали с трудом. Нервное напряжение, новая обстановка, причудливые тени, отбрасываемые предметами в трепещущем свете пламени, завывание ветра за окном… Словно они находятся на маяке. Время от времени кто-нибудь из них поворачивался, бормоча во сне что-то по-французски. Старый солдат прислушивался к звукам незнакомого языка и тоже бурчал что-то себе в усы, то и дело помешивая в печке поленья.

Дверь в соседнюю комнату отворилась, и на пороге появилась тень. Это был Кастор. Он медленно пробирался между спящими летчиками, наклоняясь, чтобы видеть их лица. Подойдя к Марселэну, он присел на корточки и слегка тронул его за плечо.

— Господин майор!

Кастор позвал шепотом, но Марселэн был из тех, что спят, как кошки. Он открыл глаза, сразу же сел и спросил так же тихо:

— В чем дело?

— Есть новости, господин майор.

— Ну?

Окончательно проснувшись, Марселэн в упор смотрел на Кастора. Он видел, как по взволнованному лицу юноши пробегают отблески пламени.

— Ну? — настойчиво повторил он.

— Немцы нарушили перемирие, — сказал Кастор. — Вся Франция оккупирована. Флот… флот потопил себ, я в Тулоне…

— Не может быть! — выдохнул Марселэн.

Кастор никогда раньше не думал, что можно шепотом крикнуть. Но у Марселэна это получилось именно так.

— Флот! Все наши корабли! Не может быть!

— Я сам слышал, господин майор… Флот в Тулоне…

Марселэн поднялся. Стоя среди спящих, возвышаясь над все еще сидевшим на корточках Кастором, он казался гигантом. Он медленно пошел к двери, открыл ей и остановился на пороге, словно не чувствуя хлеставших его по лицу хлопьев снега.

Готовый в любую минуту вскочить, Кастор спрашивал. себя, что сделает майор. Вдруг Марселэн обернулся, закрыл дверь и подошел к окну. Он впился взглядом-в летное поле; на востоке сквозь пелену снега пробивалась узкой розовой полоской заря.

— Не буди их, Кастор, — произнес Марселэн. — Они еще успеют узнать это.

— Здесь тоже неважные вести, — сказал Кастор. — Русские держатся, но немцы вышли к Волге.

Они шепотом продолжали разговор. Старый солдат подбросил в печку новую охапку дров. Яркий красноватый свет озарил комнату. Они увидели лица друг друга. И им стало страшно. Флот! Марселэн представил себе стальные остовы трагически потопленных в Тулоне кораблей, поднявшие к небу носы… Если вода прозрачная, наверное, видны искореженные мостики, сдвинувшееся с мест орудия. Прощайте, дорогие корабли, морские крепости со стальными башнями!

«Значит, и его можно ранить в самое сердце», — подумал Кастор. И в эту минуту он почувствовал себя накрепко связанным с этим человеком, способным так страдать за свою родину.

— Ну что ж, — проговорил наконец (Марселэн, — по крайней мере никто не сможет сказать, что мы явились помочь тому, кто берет верх.

Летчики по-прежнему спали. Снег все валил. Стоя плечом к плечу, они смотрели, как занимается утро.

На тот же запасной аэродром прибыл «Дуглас», чтобы доставить их на базу в Иваново. Отныне это будет их база. Всего час полета от Москвы. Огромная тыловая база, узловой пункт. Там начнутся серьезные Дела.

«Дуглас» должен был приземлиться в Иванове через несколько минут. В конце посадочной полосы его поджидали три советских офицера: генерал Комаров — командир дивизии, в которую французы войдут как самостоятельное национальное подразделение, полковник Синицын — командир полка, вместе с которым им предстоит сражаться, и капитан Сарьян — инженер. Комаров и Синицын, казалось, отдыхали, чего нельзя было сказать о Сарьяне. Хмурый, он в отчаянии без конца листал словарь.

— Думаешь, за пять минут ты много выучишь? — с улыбкой спросил Синицын.

Сарьян ответил лишь движением плеч, выражавшим безнадежность, и нечленораздельным ворчаньем, которое должно было означать: «Отстань от меня!» или: «Хотел бы я посмотреть на тебя, будь ты на моем месте».

— Кто нолетел встречать французов? — спросил генерал.

— Лейтенант Зыков, товарищ генерал, — ответил Синицын.

— Он опять будет выкидывать свои фортели?

— Он обещал мне не дурить.

Тон Синицына давал все основания отнестись к его словам скептически.