Евгений Березняк - Пароль «Dum spiro…»

Много сделала для нашей группы и невеста Бохенека — Янина — Иоанна Пашкевич. По заданию Зайонца ей удалось устроиться на работу в конторе соляных копей. Оттуда легче было следить за перемещением воинских частей, эшелонов. И бланки, на которые ставил свои знаменитые печати Бохенек, тоже добывала Янина.

Пани Иоанна Пашкевич-Бохенек, член ПОРП, доктор экономических наук. А муж ее стал за эти годы крупным инженером, химиком-металлургом. Теперь работает в Комиссии государственного контроля. А в свое время много души, знаний, таланта отдал Новой Гуте.

Новая Гута — часть Кракова, причислена к нему административно. Но это самый настоящий социалистический город, кажется, единственный в Польше без костела, со своим центром, своими светлыми микрорайонами, стадионом, ресторанами, кафе. Мне он очень напомнил шестой поселок, новый жилой массив Запорожья.

Рыбна…

Мы оставили «Волгу» на деревенской площади, завернули направо. Этой дорогой я шел к Малику четверть века тому. Много воды утекло с тех пор. Многое изменилось и в Рыбне. Все же я решил никого не расспрашивать и радовался, как старым знакомым, приметам прошлого: дряхлой часовенке, дубу-великану, все так же спокойно и величаво млеющему на солнце.

Еще издалека узнал я подворье Малика, хоть от старого дома осталась только часть. Узнал и хозяина дома. Станислав Малик сосредоточенно и с явным удовольствием тесал какое-то бревно. Лицо его почти не изменилось. Такое же худощавое, энергичное, живое. Глаза спокойные, выжидающие. Только седины в волосах прибавилось. Мы вошли во двор, почему-то по-праздничному украшенный разноцветными флажками.

Малик шагнул нам навстречу, приветливо, хоть и не без недоумения, рассматривая неожиданных гостей.

Узнает — не узнает?

Нет, не узнал.

— День добрый, пан…

— День добрый, — с достоинством ответил Малик.

Хотел броситься к старику, обнять, но…

— Чи ма, пан, для спшедання сливки?

Станислав в ответ только покачал головой: дескать, приезжий пан шутит, какие могут быть сливы в июле? Но, видно, все вспомнил: сентябрьское утро сорок четвертого, года, наш пароль. И ответил, как отвечал тогда мне, Груше, Грозе:

— Я сливок не мам, мам ябки.

Мы трижды по-солдатски расцеловались. На наши голоса из дому выбежал сын Малика — Генрик. Почти мой ровесник. В годы войны — правая рука отца. Это Генрик после нашего провала в Санке принес мне в лес Скомских одежду, продукты, курево.

— Что ж вы нас не предупредили? Знай, что приедет капитан Михайлов да еще с семьей, мы бы и свадьбу перенесли.

Так вот почему праздничные флажки, длинные столы под столетним орехом. Накануне здесь три дня подряд кипело веселье: Генрик выдавал замуж свою дочь. Наше невольное опоздание, впрочем, ничуть не помешало повторению пройденного.

За столом хозяин явочной квартиры группы «Голос» вспомнил такие детали нашей встречи, которые в моей памяти как-то стерлись.

— Я, только увидел вас, сразу догадался, что к чему: мы с Ольгой Совецкой больше недели ждали капитана Михайлова. Но вида не подал.

…Малик — старый коммунист, антифашист. Он так и говорит: вступил в партию, когда Гитлер пришел к власти. Жду пароля. В нашем деле, сами знаете, поспешишь — беды не оберешься. Без выдержки нельзя.

Мы тепло попрощались с Маликами, пожелали молодым счастливого семейного плавания, спели «Сто лят» и «Чтоб в год по ребенку прибавлялось».

Магистраль словно ввинчивается в небо. Теперь мы снова едем дорогами войны…

Чернихув. Тут мы встретились с хозяйкой явочной квартиры 70-летней Стахой Очкось. Она узнала меня. Мы сфотографировались у «студня» — колодца, где была подпольная «пожарная» квартира. В студне хранилось оружие, там не раз находили убежище польские и советские партизаны. По соседству Станислав Очкось, племянник Стахи, строит новый дом. Хозяева попросили меня вложить кирпич в лицевую стену. Кирпич подобрали белый, чтобы выделялся.

— Теперь у тебя, капитан Михайлов, — говорит пани Очкось, — пожизненное право на одну из комнат в этом доме.

Дороги войны…

В каждом селении, в каждом местечке, на площадях городов они отмечены обелисками, живыми цветами у могил советских и польских воинов. В братских могилах — поляки и русские, украинцы, казахи, грузины. Пожалуй, не найти такого народа в нашей стране, чьи сыновья и дочери не боролись бы за свободу Польши. За то, чтобы навсегда утвердилась на древней славянской земле новая народная власть.

Тысячи советских солдат остались здесь навеки. С барабанным боем маршируют мимо дорогих каждому поляку могил отряды харцеров. Сюда в праздники и в будни идут и молодые рабочие и ветераны войны. Но чаще других к могилам приходят матери. С веткой сирени, со светильником, свечой. Мы не раз встречали их у братских могил: простых деревенских женщин со скорбными, строгими лицами.

Все круче дорога… Козлувка, Тшебуня, Явоже. То тут, то там домики гуралей, напоминающие пастушьи шапки.

Куда девались курные избы, нищета и бедность гуралей — все, что так бросалось в глаза в сорок четвертом? Горные селения обновились, помолодели. Добротные рубленые дома, искусно разукрашенные резьбой, приветливо глядят на мир широкими, светлыми окнами.

Такой мы увидели и Завадку, сожженную, расстрелянную карателями в январе сорок пятого и воскресшую из пепла. Маленькую горную деревушку, удостоенную высшей награды республики — ордена Грюнвальда, знает теперь вся Польша.

В тот же день у нас была еще одна, пожалуй, самая волнующая за всю поездку, встреча.

Мы не смогли подъехать к домику на опушке леса в двух километрах от села Санка. По-прежнему туда нет дороги. И немцы в тот злополучный день 16 сентября 1944 года не могли подъехать машиной к Врублям. Они подошли с трех сторон: от сел Санка, Рыбна и Морги.

Стефу и Рузю мы не застали дома. Они были в поле. Младшая дочь Рузи помчалась за мамой и теткой, и те, запыхавшись, смеясь и плача, прибежали домой. И снова объятия, поцелуи. Сестры предложили отметить встречу в лесу. На знакомой поляне, где меня когда-то поджидал Юзеф Скомский, мы разожгли костер. Земняки, испеченные в золе, получились на славу — хрустящие, с золотистой корочкой, точь-в-точь как это делал наш Татусь — Михал Врубель.

Живут сейчас дочки Врубля неплохо. Польское правительство наградило Стефу и Рузю за помощь советским разведчикам Золотыми крестами партизанской славы, назначило персональную пенсию. Местные власти помогли Врублям провести свет к домику, радио. Внешне дом, приютивший Ольгу с ее рацией, а затем и группу «Голос», почти не изменился. Вот только несколько потемнели бревенчатые стены, срубленные руками Татуся.

У Рузи большая семья, четверо детей. Стефа после войны долго и мучительно болела.