Иван Дедюля - Партизанский фронт

— Где же ты брал взрывчатку? — заинтересовался Василий Федорович, которому Лаврухин сразу пришелся по душе.

— Так я же сапер, товарищ командир! Находил в лесу мины, снаряды и пускал в дело.

— Ну и много ли ты натворил дел? — не вытерпел новый начальник штаба отряда Кисляков.

— Хвалиться особо нечем, — ответил Лаврухин. — Малых мостков пяток сжег, пару машин на минах взорвал да семерых фрицев прикончил. По одному. Вот пока и все…

— Не так уж мало для одного, — похвалил командир отряда.

— А не трудно было воевать в одиночку? — спросил я у Лаврухина.

— Очень трудно, товарищ комиссар. Ни поговорить, ни посоветоваться, а ранят — и подобрать некому. Да я бы давно пришел к вам, если бы не этот гад, косинский комендант Вилли Куш. Ведь это он виноват в уничтожении жителей поселков Сарнацкое и Прилепы. Я, как узнал, сразу решил: убью негодяя, и не пулей, а взрывом, так, чтобы и потрохов от него не осталось, чтобы на всю округу разнеслась весть об этом. Так он же, гад, словно догадался. Встретил меня на днях и спрашивает: «Скоро уйдешь в партизаны?» А я сдуру взял и шутя ляпнул: «Пока не собираюсь, а как только надумаю, то не уйду, а уеду на вашем жеребце, господин комендант». Сказал и закаялся, думал, схватит. Нет, только рассмеялся, Ну а я все же понял, что дело дрянь, подкрался ночью к его конюшне, кокнул часового, сорвал замок с двери, вскочил на жеребца — и к вам. Но я еще доберусь до него, все припомню и ему, и его дружку логойскому коменданту Андре Фюрстеру.

Мы оставили Василия Лаврухина в отряде.

Бежали неспокойные дни. Все рассказанное им подтвердилось. К этому времени Василий прочно вошел в нашу дружную семью, ни одной ночи он не оставался в лагере. Вместе с подрывниками пускал под откос вражеские эшелоны, минировал шоссейную дорогу Минск — Москва, участвовал в боях, засадах. Все время рвался в Косино, чтобы расправиться с комендантом. Но ему пока не разрешали.

Василий высоко ценил силу коллектива, но стремление действовать в одиночку так и не покидало его. Примерно за неделю до Нового года мне доложили, что с Николаем что-то неладно: перестал шутить, уединяется и о чем-то задумывается. Вызвал его к себе.

— Я уже сам хотел идти к вам, товарищ комиссар. Скажу по секрету, я не дурачусь, а заела меня думка послать новогодние «подарки» комендантам Логойска и Косино. Голова идет кругом, товарищ комиссар, но ничего дельного никак не придумаю, — пожаловался он.

Партизанам тоже хотелось сделать новогодний «сюрприз» ненавистному логойскому коменданту — Андре Фюрстеру. Ему надо было отомстить за сожженные и разграбленные Кормшу и Ляды, за массовые расстрелы. Но, боясь нас, комендант почти не покидал гарнизона. А уж если выезжал, то с большой охраной. Это был злобный и коварный враг. Если к нему попадали люди, заподозренные в связях с партизанами, то уж тогда садист изощрялся в истязаниях. Кроме того, он лично участвовал в массовых казнях и расстрелах. Партизаны давно решили уничтожить также и другого палача — коменданта Вилли Куша. Но и этот гитлеровец был осторожен, как гиена.

В общем, мы хорошо понимали, что оба матерых гитлеровца могут клюнуть только на что-то не вызывающее никаких подозрений.

Обо всем этом я и сказал Лаврухину. В разговоре я почему-то вспомнил историю с троянским конем и кратко поведал об этой хитрости древних греков Васе.

— Здорово придумано, — восторженно воскликнул он. — Однако нам-то от этого не легче, ведь у них был здоровенный конь, а у нас что? — безнадежно махнул он рукой.

— У каждого свое… Хитрости не повторяются. У них был конь, а у нас… 152-миллиметровый снаряд и 100-килограммовая бомба… — заметил я.

— Понял, товарищ комиссар, все понял. Нет, это же здорово получится! Пристрою снаряд на санях так, чтобы взрыватель сработал от вожжей: натянул — и взрыв. Да запрягу комендантского жеребчика, подведу поближе к Косино, пугну его посильней, и дело с концом. Конь помчится домой галопом. Комендант увидит, обрадуется, дернет за вожжи и — будь здоров… А вот что придумать для Фюрстера?..

Стали мы советоваться, как разделаться с комендантом логойского гарнизона. Я вспомнил, что в Логойске у коменданта есть склад «трофейного» партизанского оружия, нечто вроде музея, который Фюрстер демонстрирует высшим чинам, которые изредка навещают местечко.

— Вот бы так устроить, чтоб авиабомба была водворена в музей как экспонат и там взорвалась, — мечтательно говорил Вася. — А если… — задумался вдруг Лаврухин, — а если незаметно вмонтировать туда взрыватель замедленного действия? Придумал! — воскликнул он, весь просияв.

Два дня Лаврухин колдовал над снарядом и авиабомбой. Только я и начальник разведки Чуянов, познакомивший Васю с расположением немцев в Логойске, знали, где и что он делает. На третьи сутки Вася явился ко мне за взрывателем.

— К вечеру будет все готово…

— Умеешь пользоваться-то им? — спросил я.

— Могу, ведь сапером-подрывником был. Только скажите, чей он, наш или английский?

— А что? — поинтересовался я.

— Для уверенности спрашиваю. Свой не подведет. А с ихним может случиться такая же петрушка, какая получается и со вторым фронтом… Будешь ждать, а он если и сработает, так с опозданием.

— Можешь успокоиться: взрыватель наш и не подведет. Но как ты его пристроишь, чтобы немцы не обнаружили?

— Ничего, подумаю и пристрою…

В ночь на 30 декабря Лаврухин отправился на Логойское шоссе. Лохматая лошаденка трусцой плелась по рыхлому снегу. Понукая ее, Василий вглядывался в ночную темноту.

В темном зимнем небе ярко горели звезды. Вася ежился от двадцатиградусного мороза, засовывая застывшие ноги глубже в сено.

Не доезжая до деревни Мачужичи, разбросавшей свои приземистые избы чуть поодаль от шоссе, Лаврухин остановился у небольшого моста, с трудом вывалил из саней шестипудовую авиабомбу на снег, отвел коня за горку. Вернулся. Столкнул бомбу вниз по откосу. Она зарылась в глубокий снег. Утопая в сугробе, Василий нащупал ее, обхватил и стал поднимать. Но скользкая, непомерно тяжелая для одного человека громадина вырывалась из рук, падала, придавливая ноги. «Что же делать?» — растерянно думал он.

Решив, что всему причиной обледеневшие рукавицы, он снял их, ухватился за металлический корпус мокрыми от пота руками, но, вскрикнув, тут же отдернул: лоскутки кожи остались на металле, из рук начала сочиться кровь. Лаврухин со злостью плюнул, выругался, надел рукавицы, сбегал к саням за веревкой. Обмотав бомбу, он забросил один конец веревки на перила моста и, упираясь в перекладину, стал подтягивать бомбу кверху, к настилу…

Когда работа подошла к концу, на востоке уже светало. Василий приладил наружный взрыватель, прикрепил к нему длинный шнур, грубо замаскировал все, завалился в сани и погнал лошадь в деревню Мачужичи.