Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

День в полку начинается с пения: ра — ра — ра. В сигнале требовательность и суровость. Значит, кончай, кони, есть, сейчас прибегут люди. В полдень голос трубы совсем иной, мягкий и веселый: ти — а, ги — а, ти — а-та. Дневальные несут овес в горбах, а казаки, оставив лошадей у коновязи, бегут с котелками к походной кухне. На заходе солнца труба еще спокойнее: ти — та — ата. Значит, конец занятиям. Хозяин спрыгивает с седла и, бросив поводья, ослабляет подпругу, избавляет от надоевшего трензеля: отдыхай! И куда бы он ни пошел, Вектор, весь мокрый, в пене, направляется следом и будет за ним ходить весь вечер, не отставая ни на шаг.

— Вот это конь! — восхищаются казаки. Среди голосов один, издавна знакомый:

— Спасибо тебе, парень, за коня! И как ты с ним поладил?

— А он меня, дядько Побачай, как‑то сразу признал. Я ему: «Вектор, оле, оле!» — он: «Го — го — го!» Даю сахар, он: хруп- хруп — хруп. И головой замотал, вот так. Дескать, спасибо… Ха — ха — ха…

У казаков на отдыхе только и разговору — о лошадях. И говорят не иначе, как воспроизводя голосом, движениями тела, мимикой манеру, повадки, капризы своих любимцев.

Всегда весело там, где Гуржий. В эскадроне он всем пришелся по нраву отзывчивостью, озорной неунывностью — любнг почудить, забавник, плясун, песенник. Не надивится «а него старый Побачай:

— Гарный хлопец. Ишь, рэгоче!..

А каков Хозяин, таков и конь. Вектор сам иногда затевает игру с Гуржием: увидев его с уздечкой, взовьется на дыбы и начинает, озорно взлягивая, кружить перед ним: дес

кать, попробуй‑ка, поймай. А когда чует у него в карманах какое‑то лакомство, то ни к сену не прикоснется, ни к траве, ни к овсу, вытянет морду и ждет, настроенный решительно: мол, с голоду издохну, а на своем настою, и Хозяин, всякий раз посмеиваясь, его одаривает.

Однажды на утренней разминке вдруг Вектор слышит голос, когда‑то окликавший его с неповторимой нежностью, по которому в глубине души испытывал постоянную тоску. Он вздрогнул в счастливом изумлении: «Наташа!» — и не мог сдержать рвущегося из горла крика. Хозяин, удивленный его поведением, замахнулся было плетью, но, увидев спрыгнувшую с брички и поспешившую к ним девушку в военной форме, вовсе опустил поводья.

— Это ты, Векторушко? Узнал!

Наташа поднесла руки к губам коня, прижалась щекой. Запахи от нее удивительные — хлеба, луговых цветов, свежего ветра и тепла. Достала из вещмешка половинку домашнего лаваша, дает по кусочку с ладони, кормит и гладит, шепча что‑то ласковое, а глаза у самой полны слез. Только смигнет, они вновь наберутся.

Гуржий спешился, смотрит в растерянности.

Кажется, только тут она и очнулась, заметив парня, — быстро утерлась кулачком, встряхнула белесыми кудрями, улыбнулась виновато.

К лагерю они шли рядышком, Вектор — посередине…

Последующие дни — как сон. Наташа не пройдет, не проедет, чтобы не заглянуть к ним, не угостить Вектора кусочком сахара, хлебной корочкой или морковкой. Видать, и Хозяин не остается обделенным: ждет не дождется встречи с ней, а как она появляется, сразу веселеет. Разговоры у них игривые, бесконечные. Делятся друг с другом присланными из дому гостинцами, читают письма, а иной раз и книжку из тех, что хранятся Хозяином среди прочего добра в кобур- чатах, кожаных мешках.

Сладостны ночные выезды — украдкой в открытую степь, где Вектор с новым своим другом, таким же золотистым, как сам, строевым дончаком Орликом, конем Наташи, расседланные, пасутся, как дома когда‑то в ночном, под широкой луной, в тишине, чутко прислушиваясь к шорохам,

— надежные стражи своих хозяев. Не пропустят к ним ни змеи, ни собаки, ни зверя. Ногами забьют. А если заслышится человеческий голос или топот скачущих всадников,

поднимают тревогу — ржут и бьют копытами о землю, зубами стягивают со спящих бурку: дескать, вставайте, иадо уходить. Не дают проспать и утренней песни горна.

Все былые свои печали забыл Вектор. Казалось, что счастлив.

Сменяются дни и ночи, солнце все жарче. Вымахали по брюхо луговые травы, выколосились хлеба. К погромыхиванию, доносившемуся все это время откуда‑то из‑за горизонта, и к вою пролетающих над головой самолетов стали примешиваться стрекот сенокосилок, а затем и жаток, скрип груженных телег, шум молотилок и триеров, мирное рокотание трактора, лошадиное ржание и людской переклик с полей. Каждого, кто с душой хлебороба, лишают сна и покоя приметы уборочной страды. У сабельников на занятиях то и дело срывы: то всадник забывает вовремя подать команду, то конь промедлит с исполнением. Вектор чутко прислушивается к звукам, летящим с поля, ржет — просится к привычной крестьянской работе. Хозяин грустный и злой, на себя не похожий. Иногда спешится на полдороге, зайдет в шелестящую на ветру пшеницу и гладит колосья. Возвращается весь пропахший хлебным духом. Он тоже пахарь и сеятель, и место их сейчас гам, на жатве, но это немыслимо, у них другое предназначение, более важное, и конь это чует, ннсгинктивно связывая невозможность заняться любимым делом с непрестанно грохочущими далекими громами, никогда не приносящими ни дождя, ни прохлады.

И наконец в неурочный час, среди ночи, оборвав на самой сладости сны о доме, поднял людей и коней сигнал трубача:

— Ра — а, ра — а, ра — а!..

На войне счастья не бывает.

3

Такого Вектор еще не слышал — артподготовку перед наступлением: словно невиданный богатырский конь заржал во все небо, на все, какое есть, пространство, от края и до края, так что закачалась под ногами земля. И это еще не все. Как метнется что‑то из леска неподалеку с оглушающим грохотом и слепящими огненными хвостами! Кони шарахнулись, обезумев, обрывая удила, вырываясь из рук всадников,

и, когда раздалась команда «По коням! казаки все еще ловили их под веселые выкрики минометчнков — эрэсовцев:

— А говорили: наши кони привычные, «катюш» не боятся!..

Конница вошла в прорыв, начался многодневный

рейд.

Вектор привыкает к новой для себя жизни — боевой, походной. Все в ней неожиданно — марши и скоротечные бои, привалы и новые перехода!. Хозяин порой и ест, и спит в седле. Седло — его дом. И все необходимое при нем, тут же, под руками — в кобурчатах, притороченных по обеим сторонам седла. В одном — его собственное добро: еда, патроны, белье, бинты и лекарства, в другом — Векторово: ремни, скребницы, запасные поДковы, мази, дневная норма овса. На передней луке седла привьючена бурка. Шашка и карабин подвешены сбоку — Вектор шкурой своей чувствует их металлический холодок.

Все время в пути. Часы отдыха редки, еще реже встречи с Орликом, но выпадает удача, и если не сами хозяева, то старый Побачай уводит двух друзей — дончаков в одной связке подкормить у коновязи или, расседлав, отпустит их пастись. Отрадно тогда похрумкать овсом в укромном кутке или на лугу пощипать росной травы, видеть над горизонтом знакомую звезду, навевающую спокойствие и надежду, что все будет в порядке, что где‑то есть конец горю и страданию. Начеку только слух: уши ходят туда — сюда, то одно, то другое, улавливая шумы обеспокоенного войной мира, сторожа голос и шаги Хозяина, уснувшего из предосторожности на случай тревоги где‑то поблизости, чаще всего в ногах у коня, подложив под голову седло и завернувшись в бурку или зарывшись в копешку сена, а буркой накрыв от дождя и ветра своего скакуна.