Коллетив авторов (под редакцией Г. И. Василенко) - Окопники

зать, проучить наглеца! В негодовании скаля зубы, напрягся, чтобы со всей силой вцепиться в загривок. Но, странно, почему‑то не дотянулся до нахального коня, зубы сомкнулись в пустоте. И Вектор проснулся. Тут же услышал надоевшее, оскорбительное:

— Балуй, гад! Ты у меня получишь! Чертово отродье!

Сейчас или плеткой стегнет, или кулаком двинет — всего можно ожидать от Чужого, — дончак в ожидании удара прищурился, сжался и чуть присел на задние ноги, чтоб и самому в долгу не остаться, воздать обидчику по заслугам.

Два месяца командует им Чужой. Даже голос его противен. Нет сил терпеть этого человека. Ни ласки от него, ни заботы, и пахнет не так, и ездит не так, и ходит не так — нет ничего от Хозяина.

— Мабуть, твоему кошо, Ершов, який‑то сон при- снывся, — проговорил, подойдя к ним, Побачай.

— Неужто этой твари могут сниться какие‑то сны?!

— А як же! Лошадь што людына. Тильки гутарить не може… Ты бы с ним поласковей. Бачишь, який нервный! Добра от тэбэ немае. По хозяину своему тоскуе…

— Да разве эта тварь на чувства способна!.. «Не знает добра, тоскует…» Все это выдумка!.. А сказать тебе, почему лошадь слушается человека?

— Ну, кажи, кажи. Послухаемо.

— Заметь, какой у лошади глаз. Выпуклый. Как лупа. Значит, все перед ней в увеличенном виде. Представляешь, какими она видит нас! Агромадными великанами! Ну и боится. Потому и слушается.

— Чн ты дурень, чи шо! Хто тоби це казав?

— Ведьмак жил у нас в деревне. Лошадей заколдовывал. Бывало, если на свадьбу его не позовут, сделает так, что тройка с молодыми встанет посреди пути, а то в воротах застрянет: сколько ни бей — никакого толку. Так и стоит, пока ведьмак не расколдует… Вот он и говорил.

— Брешет твой ведьмак! Лошадь не потому подчиняется, что боится, а потому, что доверяет, любит… Дывлюсь я, Ершов, зачем ты тут? Возля коня тоби нема шо робнть. Ты не казак!

— Ха! Буду рад избавиться от этой мерзкой животины. Скоро, что ль, приедет Гуржий?

— Пишет, что скоро.

В угоду Побачаю Чужой потянулся к дончаку приласкаться, но Вектор отфыркнулся: дескать, а ну тебя!..

Невзлюбили они друг друга с первого же дня. Конь ни за что не хотел подпускать новичка к себе, не давал оседлать, норовил укусить и брыкался.

— Гад! Зараза! — кричал Чужой.

— Экой ты! — укоряли его казаки и советовали: — Ты бы ему сахарку, хлебца с солицей… Обойдешь да огладишь, так и на строгого коня сядешь!

Тог послушался — то с одной стороны, то с другой подкрадывался с конфетами на ладони. Вектор их подбирал губами и разрешал погладить себя по носу, по подбородку, по холке. Условие это было непременным: дозволю все, если ты с подарком, а без подарка — не подходи.

По опыту своему горькому Вектор знает, что не всякому седоку можно довериться. Чуткий к добру и злу, он по- своему судит о человеке, без скидок, по большому счету. Кто такой — рядовой или командир, ординарец или ездовой, — значения не имеет, да и нет у пего никакого представления о чинах и званиях. Не делит людей на красивых и некрасивых, на молодых и старых. К любому подходит, подобно коноводу Побачаю, с одной — единственной мерой человеческой ценности: а любит ли он коня, что равнозначно понятию: хороший он или плохой, казак или не казак.

От новичка добра не предвиделось — дончаку это было ясно. И если он к себе подпустил его с седлом, то только потому, что труба пела свое сердитое «ра — ра — ра», воспринимаемое Вектором как зов того высшего, неизбежного, всемогущего и лошадиным умом непостижимого, что оторвало людей и коней от привычного дела, от родных сел и станиц и теперь властвует над ними, обрекая скакать сквозь грохот и огонь.

А неприязнь осталась. Более того, она все сильнее. Чужой чадит махоркой и харкает — даже нарочно делает это, чтобы позлить. Чистить примется — одно мучение: не догадываясь, когда коню больно, когда щекотно, дерет скребницей по самым нежным местам, из‑за чего всякий раз возникают потасовки и Вектору достается плетью по храпу, по голове, по ногам, по низу живота. На проверке дадут Чужому нагоняй за грязь и нерадивость, он после каждого такого разноса злость свою срывает на коне, стегая его хлыстом. То забудет покормить — иапоить, то воды принесет нечистой, а конь — не свинья, не корова, чтоб пить всякую тухлятину. «Не хочешь? — буркнет. — Ну, как хочешь!» А жажда мучает, еда не идет. Седлает кое‑как: тренчик подвернулся, ремень перекрутился — не замечает. Не то что Хозяин — у того все подогнано, тщательно проверено, аккуратно привьючено, приторочено. Даже в седло сесть Чужому проблема — ищет возвышение или просит кого‑нибудь, чтоб подсадили. И с размаху вдавится, даже спине больно. В седле крутится все время, головой вертит, болтается из стороны в сторону, натягивает неизвестно зачем поводья. На рыси сползает к шее, больно тянет за гриву. А что коню больно, не догадывается. Нога ли болит зашибленная, саднит ли наминка под седлом, подкова ли отлетела — ничего этого не чует. Не понимает, на что конь жалуется, что ему требуется, что он любит. При Хозяине достаточно было ухом шевельнуть, и тот откликался. А этот ничего не понимает. А как ему втолкуешь? Стремена под ним то слишком длинны, то слишком коротки. Казаки регочут: «Чн у тэбэ ноги, чи макароны!.. Сидишь по обезьяньи, хлопец. Го — го — го!.. Як собака на заборе!..» Он злобится, насмешки на коне вымещает, а конь‑то тут при чем? Лгобнт шенкелями тыкать. Бывает, вгонит шпоры где- то под брюхом — больно когпо: хочется ему сбросить седока и топтать ногами. Иное препятствие всего‑то с полмелра, а Чужой такой посыл дает, словно предстоит перепрыгнуть, по меньшей мере, сарай или хату. А иной раз вовсе не понять, что он хочет. Сам страдает от собственного неумения — натирает ноги и коленки. И опять конь виноват. А как заслышит поблизости тарахтение мотора, Чужой покидает седло, и часто конь, порученный соседу, идет пустым, а он туда — сюда на мотоцикле носится. Вернется — бензином от него разит, не продохнешь. Но пуще всег о лгобнт покрасоваться перед девчатами из санбата. Шпорами звенеть, щегольнуть, пофрантить — на это он мастак. И более других мучает своими ухаживаниями Наташу, навещавшую Вектора, вовсе ее отвадил, но и поныне, где ни увидит, проходу ей не дает. Она отворачивается и не то что разговаривать, знать его не хочет, и опять он зло срывает на коне. Привык вымещать на нем все свои неудачи. А в бою из трусов трус. И это в нем Вектор более всего не любит. Не угодишь паникеру, легко растеряться: по крупу ударит, это ясно — значит, мчись вперед, а зачем по груди бьет, по голове? Издергает всего, отобьет всякую охоту к послушанию. Беда велпкая -

конь не понимает всадника, всадник не понимает коня. И как тут не тосковать по Хозяину!..