Николай Асеев - Добровольцы

— Да разве есть хоть один человек, который был бы за Австрию?

Вовка заявляет:

— Конечно, есть!

Заявление его так серьезно, что бабушка, совсем не усмехаясь, спрашивает:

— Да кто же?

— А Витька! Он говорит, что он за Австрию, и когда ему будет семь лет, пойдет воевать!

Все начинают смеяться, и Вовка обижается. Он вспоминает слова извозчика на улице и нарочно грубо, басом говорит:

— Военное время, а смеются. Когда военное время, смеяться нельзя, плакать надо!

И у мамы краснеет нос. А Вовка, надув губы, идет в кабинет. Там он садится в широкое кожаное кресло и с выражением мести на лице начинает расстегивать пуговицы на манжетах своего «рабочего» передника. Вдруг слышит, что в гостиной собираются писать папе письмо и телеграмму. Вовка берет красно-синий карандаш и на белой бумаге рисует палочки и точки. Потом приносит маме и говорит:

— Вот телеграмма. Это я писал!

Опять все улыбаются, но громко уже не смеются. Бабушка берет Вовку на колени и говорит:

— Ты диктуй, а мама будет папе писать! Ну, говори, что писать?

Вовка сопит носом и дует губу, будто хочет сказать: «Я вам все равно обиды не простил!» Потом шепчет:

— Пиши: «Дорогой папа! Приезжай скорей! Ты будешь лошадь, а я — солдат. Я дам тебе в зубы веревку, и мы поедем!»

Остановился, подумал: «У нас новый столик в детской. А мама плакала!»

Опять думает: «Бабушка мне вожжи подарит, так ты приезжай, потому что, если ты не приедешь, у меня не будет настоящей лошади!»

Все заливаются громким смехом. Вовка, отбиваясь от бабушки локтями, спрыгивает с колен и, плаксиво опустив уголки рта, спешит в детскую. Но там ворчит уже няня:

— Вот бесчувственное, вот бесчувственное! Отец на войне, а ему и горя мало! И не подумает… Лошадь, вишь, ему нужна.

Вовка не понимает, чего от него хотят, и решает заплакать. Но вдруг видит за няниным сундуком паука, приседает на корточки и начинает дуть. Паук качается.

Вечером Вовка спрашивает:

— А на чьей кровати папа спит на войне? Няня вздыхает:

— На кровати… На соломе, а не на кровати! Это хорошо, если палатки разобьют. А то и прямо на земле. Шинель положит и спит.

Вовка думает, — значит, если б всегда разбивали, ломали на части эти палатки противные, папе не пришлось бы на земле спать.

— Няня, а палатки часто разбиваются?

— Да как придется! Вовка хмурит брови.

— Вырасту, всегда на войне палатки буду разбивать! Когда Вовку укладывают спать и оставляют ему на ночь два печеных яблока, он вдруг вспоминает:

— А папа, как теперь? Кто ему теперь на ночь яблоки приготовит?

Мама усмехается одним уголком рта.

— Он теперь печеных яблок долго не увидит. Не до них! Вовка озадачен:

— Так без них и ляжет спать? А вдруг ему ночью яблок захочется?

— Что ж, захочет, а их нет!

Вовка затихает. И кажется, только теперь начинает понимать, что значит «война». Задумывается и широко раскрывает глаза:

— Мама, что ж он, на земле, прямо на шинели? И яблок не дадут?!

Мама отворачивается и медленно, медленно идет из детской. И няня, прикрыв Вовку одеяльцем, идет за ней. В столовой она долго говорит что-то маме, а мама всхлипывает.

Когда няня приходит опять в детскую, то видит: на полу, на своей синей матросской тужурке, свернувшись в клубочек, спит Вовка, а плетеный стул отставлен далеко в угол, и на нем тарелка с нетронутыми яблоками.