Григорий Линьков - Война в тылу врага

Офицер быстро привстал и, указывая на меня рукой, поднял своего соседа, вероятно переводчика. Они оба смотрели на меня, переговариваясь по-немецки, а я не обращая на них внимания, продолжал говорить что-то своему подводчику. Офицер и переводчик проехали в двух шагах от нас. Они могли бы достать меня рукой. Я почувствовал колючий взгляд фашиста на своей щеке, потом на затылке. Моя правая рука уже крепко сжала рукоятку маузера, а большой палец отвел предохранитель и взвел курок… Тихо сказал подводчику:

— Если будут допрашивать, откуда я взялся, говори, как было.

Дорога искривилась, наша телега повернула за небольшие кустики. Я напряженно слушал, как удаляются подводы карателей. Мой возчик молчал. Подводы с гитлеровцами скрылись за поворотом. Со словами «спасибо, до свидания» я спрыгнул с телеги и быстро пошел кустарником в глубь леса.

Только теперь я почувствовал, как велика была только что миновавшая опасность. Все тело ныло от страшной усталости, с трудом передвигались ноги. Я минут двадцать отдыхал, привалившись к стволу дерева. Затем пошел искать бойца.

На месте, которое я назначил для встречи, Васьки не оказалось. Решив, что он при виде подвод с гитлеровцами убежал в глубь леса, двинулся было на поиски, как внезапный окрик: «Стой! Стрелять буду!»— приковал меня к месту.

Из-за оголенных прутьев куста выглядывала бледная Васькина физиономия. В руках его прыгал браунинг, он пытался взять меня на мушку.

— Ты что, сдурел? — строго сказал я. Мне было не до шуток.

— Не подходи, убью! — кричал Васька, зажмурившись от страха и бессмысленно тыча револьвером перед собой.

Ударом кулака я выбил у него браунинг, и перепуганный насмерть парень поднял трясущиеся руки вверх.

— Да опусти ты руки, дурак! — крикнул я вне себя от злости.

— А я думал… вас немцы… там на дороге… — пролепетал Васька, едва разжимая бледные губы. — Я видел, вы… прямо навстречу им ехали.

Я махнул рукой и в изнеможении опустился на пень. Мною овладели вялость и безразличие ко всему, даже к самой смерти. В то же время я понимал, что такое состояние было результатом нервного перенапряжения в течение последних суток. Но тут пришли на помощь сознание долга и то, что называют силой воли и что у советских людей вырастало в несокрушимое стремление к победе над ненавистным врагом. Я справился со слабостью, сказав себе: умереть никогда не поздно: главное — выполнить свой партийный долг перед народом.

Следующий день застал нас с Васькой в пути. Район Нешкова прочесывали каратели, теперь это было для нас ясно. Надо было убираться из этого района подобру-поздорову, и я, к великой радости Васьки, решил отправиться обратно в Кушнаревку.

В сумерки мы подошли к спуску в овражек у деревни Краснолучка. Внезапно позади нас раздались выстрелы из нагана и послышался крик: «Стой, ребята!» Я оглянулся. За нами бежало пять человек. Передний держал в вытянутой руке наган и палил из него вверх через наши головы. Васька с быстротой вспугнутого зайца помчался через пашню к лесу и исчез в нем. Я скатился в овражек и прилег за кустом. Можно было бросить в моих преследователей гранаты и скрыться, но я сдержался. То, что они стреляли вверх, а не в нас, и кричали «ребята» могло означать, что это не гитлеровцы и не полицейские, а партизаны. «Что же ты, восемнадцать дней ищешь партизан, а теперь будешь с ними биться?» — мысленно упрекнул я себя. Преследователи остановились на краю оврага. На светлом фоне неба чернели их силуэты. Один был с автоматом. Кто-то сказал нерешительно:

— Он, наверное, здесь.

Я поднялся и крикнул:

— Да, я здесь, идите сюда!

Пять человек, как по команде, уставили на меня оружие.

— Руки вверх!

Руки плохо подчинялись мне. Правая рука невольно тянулась к маузеру. Ко мне подбежали, и я почувствовал холод стали, прижатой к моему виску. В мгновение ока с меня были сняты компас и часы, выхвачен маузер из-за пояса, опустошены карманы. Тот, что держал над моим ухом пистолет, внезапно разразился самой похабной бранью по моему адресу. Я спросил:

— Кто у вас командир и почему вы так обращаетесь с неизвестным вам, да к тому же еще и обезоруженным человеком?

— Все мы командиры, — ответил боец.

— Кто вы такой? — наконец обратился ко мне высокий парень в армейской фуражке.

Я назвал себя.

— Слышал про такого, — оказал высокий; окружавшие называли его Пашкой и, видимо, подчинялись ему.

— Э, да что тут слушать? — загорячился маленький парень с пистолетом. — Известное дело, фашистский шпион. Разменять его, да и все тут!

Его поддержали еще двое. Отборная брань снова повисла в воздухе. Я понял: секунда — и загремят выстрелы. И я, опустив руки, обрушил на парней поток такой неистовой ругани, что они притихли. Тогда я спокойно и твердо сказал:

— Будь я даже фашистский шпион, и в этом случае вы обязаны сначала допросить меня, а уж потом расстреливать.

— Обождите горячиться, — сказал Пашка и, отозвав двоих ребят в сторону, начал с ними совещаться.

Я предложил оставшимся увести меня к себе в лагерь.

— Мы всякую сволочь к себе не водим, — заявил мне боец с пистолетом.

Во мне все опять закипело.

— Сам ты сволочь, если собираешься застрелить командира Красной Армии! — сказал я и отвернулся.

Боец смутился и отошел к совещавшимся. Вскоре все подошли ко мне, и Пашка предложил мне раздеться и показать нательную рубашку. Хотя нелегко было разобраться из-за грязи, но все же определили, что белье у меня советское. Пиджак Садовского тотчас же надел на себя маленький боец с пистолетом Начали спрашивать меня, кого я знаю из руководителей Красной Армии. Ответил. Где родился Сталин. Ответил. Но тут маленький боец вступил со мной в спор, утверждая, что Сталин родился не в Гори, а в Горках, под Москвой. Я начал стыдить его за незнание таких вещей, которые известны любому школьнику.

Это решило мою участь. Меня отвели в Кажары и отпустили под поручительство Зайцева. Парни скрылись. Зайцев сказал мне, что это были люди из партизанского отряда Щербины. Из его слов выходило, что Щербина — командир храбрый, но молодой, «а люди у него со всячинкой».

Несмотря на усталость, я немедленно пошел в лес искать Ваську, у которого осталось последнее мое оружие — браунинг. Но, сколько я ни бродил и ни кричал, Васьки и след простыл. К вечеру я вернулся к Зайцеву. Хозяйка собрала мне поужинать, но я чувствовал себя настолько усталым, что мне было не до еды. Тотчас же ушел в сарай, забрался в сено и долго не мог заснуть. Неудачи преследовали меня одна за другой, и тревожные думы не давали покоя. Забылся лишь на рассвете, да и то ненадолго. Рано утром меня разбудил Зайцев. Он принес мне ватную телогрейку и сказал, что надо торопиться в Кушнеревку.