Григорий Линьков - Война в тылу врага

— Здравствуй, — ответил сторож.

— Немцы в деревне есть?

— Вечор выехали в Лепель.

— А полицаи?

— Полицаи, мабудь, остались.

Я инстинктивно попятился в тень к хате.

— Да ты ж не бойся, у нас их нету.

«Вот болтун старый», — чуть было не сорвалось у меня с языка. Но я сдержался и, подавив раздражение, спросил:

— А где же, вы говорите, остались полицейские?

— Вот в Лукомле, — сторож, подойдя вплотную, указал мне рукой на темневшие метрах в трехстах постройки.

Мы оба сели в тень за хатой и, затягиваясь самосадом, долго говорили о Лукомле и о полицейских, об оккупантах, старостах и сторожах, которых немцы обязали охранять деревни от партизан, о том, как пройти мне безопасней напрямую к Ковалевическому лесу.

В какой-то раз я дал себе слово — напрямую не ходить, тем более с таким «оружием», которое было у меня на этот раз. Общение со своим человеком подкрепило силы, и я уверенней пошел дальше.

12 декабря утром я вышел к хутору Кулундука. Лошади наши паслись в лесу на острове; теперь им было не выбраться отсюда без помощи человека, пока не замерзнут болота.

Я снова обошел условленные пункты встречи. Ветер гудел в пустых проемах окон заброшенных домов Ольхового, — нигде ни души. Вечером встретился с Кулундуком.

— Никак я не пойму, что у вас происходит, — заявил Андрей, пожимая мне крепко руку и пристально вглядываясь в лицо.

Мне ничего не оставалось, как только пожать плечами.

— Вы разве не знаете, что еще были ваши люди? — спросил Кулундук.

«Кто же это? Неужели комиссар или снова успел побывать капитан со своими людьми?..» — подумал я и откровенно признался:

— К сожалению, не знаю. А вы можете сказать, кто это был?

— Какие-то новые семь человек — все молодые ребята. За командира у них был тоже молодой высокий блондин. Слышал — они называли его Сашей.

— Ну и что же?..

— Спрашивали, не видел ли я людей в такой одежде, как у них. Ну, я понял, что это ваши люди, — рассказал им, что здесь были и вы и ваш начальник штаба… Они направились на Ольховый, пробыли там несколько часов и ушли.

В голову снова полезли тягостные мысли: «Я потерял своих людей и больше их не найду. Не лучше ли перейти фронт, с новым отрядом выброситься вторично, начать все сначала?» Но я отогнал эти мысли, и в сознании прошло другое: «Да, я много пережил тут, и, может быть, там, на родине, поймут мои страдания и даже пожалеют меня. Но ведь не для переживаний и приключений, а для боевых дел послала меня партия в тыл врага, и я должен или выполнить задание, или погибнуть».

Даже Андрею я не сказал, что из-под полы у меня торчала пустая колодка от маузера, что единственным моим оружием оставалась дубовая палка да пара гладких камней болталась в кармане вместо гранат, оттягивая полы телогрейки.

Я отказался зайти в хату к Кулундуку и, поблагодарив за вынесенный кусок хлеба, отправился снова на Ольховый.

К вечеру повалил мокрый снег. Сырость и холод пронизали меня до костей. Я поймал в лесу одну из оставленных нами лошадей и сел на нее верхом. Ехать было еще холодней, чем итти, но какое-то тревожное чувство заставляло меня торопиться. Возле Стайска конь провалился в болото. Я с трудом выбрался сам и около часу бился, вытаскивая лошадь. Здесь ехать верхом было уже невозможно, и я повел коня в поводу.

После снега ударил крепкий мороз, а я был по пояс мокрый. Выбравшись на сухое, я опять сел на коня и начал нахлестывать его. Но грузный, хорошо, упитанный конь и не думал бежать рысью. Упорство этой немецкой лошади я испытал две недели назад, когда ехал на ней с бойцом Васькой. Теперь я обломал об ее бока полдюжины березовых палок, но ничего не помогало. Ленивое, как мне казалось, животное продолжало итти спокойным мерным шагом. В легких облаках плыл большой круглый диск луны, и этот мерный стук копыт о подмерзшую землю был похож на условную сигнализацию…

Около тридцати километров я ехал почти всю ночь. Уже начинало светлеть на востоке, а мне еще нужно было проехать около пятнадцати километров, чтобы добраться на дневку в Кажары, к Зайцеву, как я наметил. На моем пути было еще четыре деревни, в их числе Амосовка, где, как сообщил мне Попков, карателями недавно были расстреляны какие-то пять человек. Что это были мои десантники, я тогда и не подумал: в группе Архипова было шестеро, у Шлыкова — семь. «Эта пятерка, видимо, к ним не относилась», — думал я. Да у меня еще было сомнение и в достоверности этого сообщения.

«Что делать? — раздумывал я. — Не оставаться же на дневку в поле — безоружному, голодному, промерзшему до костей».

Я не верил, что эта немецкая лошадь не в состоянии была бежать хотя бы небольшой рысью. В голове мелькнула мысль: «Может быть, тренировка на манежном кругу?» Я вырезал два сухих дубовых сука наподобие шпор и привязал их к сапогам. Результаты были изумительны. Когда я пришпорил коня острыми дубовыми сучьями, он легким прыжком метнулся вперед и помчался галопом. От быстрой езды я начал согреваться. Настроение поднялось. На такой скорости я мог проскочить любую засаду.

На рассвете я уже привязывал коня у кажарских сараев.

— А вас Кулешов ищет! — крикнул мне, выбегая навстречу, хозяин. — Вместе с Васькой по деревням разъезжает, кое-кого о вас спрашивал. Видно, ваши объявились!

Никогда еще не видел я Зайцева в таком веселом и возбужденном состоянии.

— Вот соединитесь теперь со своими, — радостно говорил он, — и такие дела у нас начнутся! Мы тоже в стороне не останемся. Не дадим немецким гадам жизни на нашей земле! Сколько времени я этого дожидался. Ну, теперь и я в драку полезу…

Я смотрел на его порозовевшее от волнения лицо, слушал его слова и думал: «Пока жив Зайцев, не быть гитлеровскому «новому порядку» на советской земле, а Зайцев бессмертен, ибо имя ему — народ».

На дневку я забрался в клуню, заполненную немолоченой пшеницей и овсом. На пост, охранять меня, был выставлен надежный человек — Кондрат Алексеич. Даже и он теперь относился ко мне с большим почетом, чем прежде. «Неужели кончились мои одиночные блуждания!» — подумал я, засыпая.

Хорошо отдохнув у Зайцевых за день, вечером я помчался в Кушнеревку. Впервые за время нашего знакомства Кулешов искренне обрадовался моему приходу. Видно, крепко припугнули его мои ребята. Он суетливо усадил меня за стол и сам сел со мной рядом, словно боялся, что я встану, выйду и исчезну опять.

— Жена! Ужинать нам собери, дай винца по стопочке, — распорядился он и обратился ко мне: — Так вот, хочу я вам сообщить…

В это время дверь распахнулась, и на пороге показался мой комиссар Давид Кеймах, а за ним — высокий белокурый юноша, боец Захаров. Мы бросились друг к другу и обнялись все трое разом.