Григорий Линьков - Война в тылу врага

Вскоре этот же командир предложил нам провести совместную операцию по подрыву железнодорожного моста. Он заявил, что может дать для этой операции семьсот человек, и страшно был удивлен, когда наши подрывники попросили у него значительно меньше.

— Да как же вы можете взорвать мост с несколькими десятками людей, если говорите, что с семьюстами этого не сделать? — недоумевал он.

— Если мы соберем столько народу, — отвечал ему Дубов, — то мы их не сможем провести к мосту скрытно. Обнаружить себя на подходе к мосту — значит дать возможность оккупантам подбросить войско и сорвать нашу операцию по подрыву моста.

Взяли мы все же только шестьдесят человек, но по дороге больше половины разбрелось по деревням к родным и знакомым.

Наши бойцы во главе с Дубовым, наподобие запорожцев, группой составили письмо этому командиру: «Как же ты, такой-этакий, думаешь бить гитлеровцев без элементарной воинской дисциплины в твоих подразделениях?..»

Но таких отрядов в Белоруссии было немного. Одно дело партизанщина, другое — инициатива, находчивость, смекалка — черты, присущие командирам и бойцам Красной Армии.

Для монтирования мин на месте, для ремонта оружия, которое ломалось и портилось иногда при выброске, мы создали на центральной базе мастерскую.

У нас были вспомогательные базы, склады продовольствия и фуража, пекарни, госпитали, бани. Нашему примеру следовали и другие партизанские соединения. В сорок первом году в лесу баня была диковинкой. А в сорок третьем в Брестской области не было партизанской бригады, не имеющей своей бани, пекарни, мастерских.

У нашего народа неисчерпаемый запас творческой энергии. Стоит только ее пробудить, и во всяком деле найдутся инициаторы-энтузиасты. Так, в нашей мастерской были изготовлены первые взрыватели замедленного действия, неснимаемые мины и другие, снаряды, которыми пользовались десятки местных партизанских отрядов. Были и такие товарищи, которые вручную, без станков и каких-либо приспособлений, делали почти полностью автоматы.

В ночь с 1 на 2 июля мы переправились через реку Случь и вступили в урочище Булево болото. Половину урочища занимали топкие сенокосные угодья. Над болотистой равниной возвышались песчаные островки, густо поросшие хвоей, березняком и чернолесьем и хотя эти островки имели самые разнообразные и причудливые очертания, неопытному взгляду трудно было отличить их друг от друга. С востока к болоту прилегало озеро Червонное, с юга — озеро Белое. С запада и юго-запада болото граничило с дремучим бором, простиравшимся до самой реки Случи.

Несмотря на то, что в пятнадцати — двадцати километрах от Булева болота, в Житковичах, стоял большой фашистский гарнизон, это урочище как нельзя лучше подходило для базирования крупных партизанских сил. Здесь мы и решили обосноваться.

3 июля на встречу диверсионных групп, разосланных из района Несвижа, было направлено на реку Лань шесть человек под командой лейтенанта Михова. Михов ко мне присоединился вместе с Седельниковым. В нем я почувствовал что-то неискреннее, но в тот момент незанятых людей не было. От характерного изгиба реки, где группа должна была разводить «встречные» сигналы, было недалеко до железной дороги Пинск — Калинковичи. Поэтому Михов получил взрывчатку для организации крушения двух железнодорожных составов.

Место для штаба еще не было выбрано, да оно и не должно было быть известным никому, кроме моих помощников и тех шести человек, которые составляли самый штаб и его охрану. Для встречи с нами лейтенанту Михову был указан большой дуб с приметным дуплом, стоявший неподалеку от временной базы отряда.

В эти же дни Брынский, чтобы не терять времени и использовать наличный запас взрывчатки, отправился с небольшой группой для подрыва поездов в район станции Старушки.

Опыт первой военной зимы научил нас придавать огромное значение конспирации, а потому мы заранее решили изолировать свой штаб так, чтобы о месте его нахождения знал только небольшой круг лиц, на которых можно положиться, как на самого себя.

Место для размещения штаба мы выбрали очень глухое. Клен, ясень, осина, верба, дуб и береза перемешивались здесь с вековыми стволами хвойных деревьев. Даже в сильные ветра в этом лесу было тихо, как в хорошо загороженном помещении. Только вверху ни на секунду не прерывался протяжный гул, издаваемый вершинами могучих сосен, елей и дубов.

Медведи и лоси бродили вокруг нашего нового жилья, и, непуганные, они не сразу поняли, что нас нужно бояться. Пробраться на наш остров через окружавшие его трясины мог далеко не всякий. Даже бойцы штабной, группы первое время плутали: никаких троп и подходов к нам не было.

По моему глубокому убеждению, ничто так не вредит человеку, как безделье, и, наоборот, самый напряженный физический труд укрепляет здоровье, энергию, волю. Никто из нас не сидел сложа руки в ожидании сбора всего отряда. Все мы рьяно принялись за постройку базы. Копали котлованы, валили и пилили деревья, клали срубы. Питание для рации у нас было на исходе, его оставалось всего на несколько часов работы, а потому мы позаботились прежде всего о том, чтобы создать самые благоприятные условия для работы передатчика. Место для рации было выбрано на чистой, сухой полянке, в нескольких сотнях метров от базы. Каждый день на эту полянку выносилось несколько десятков батарей, подмоченных в реке Суле, вместо обычных трех, и все же связь с Москвой становилась все менее надежной. Между тем от этой связи зависело выполнение тех задач, во имя которых был совершен тяжелый шестисоткилометровый переход. Мы пришли рвать поезда на наиболее важных участках коммуникаций противника, но взрывчатки у нас оставалось считанные килограммы. Людей, по задуманным масштабам работы, тоже не хватало. Помощь — прежде всего взрывчатка, радиоаппаратура и батареи питания к рации — должна была прийти из Москвы, но шли дни, расходовалось последнее питание, а обещанного Москвой самолета все не было. В ночь с 12 на 13 июля мы зажгли условленный сигнал — букву «Г» и рядом — маленький круглый костер, который с самолета должен был казаться точкой. Самолет не прилетел. Тогда мы начали жечь костры каждую ночь.

Рано утром 14 июля я проснулся с тяжелым предчувствием какого-то непоправимого несчастья или надвигавшейся опасности. Я мысленно искал причину своей тревоги и не находил. Сначала я пытался перебороть свое настроение, про себя издеваясь над всяческими предчувствиями и прочими «бабьими бреднями», но тщетно: я буквально не находил себе места. К полудню я решил на сутки раньше назначенного срока выслать людей к большому дубу навстречу Михову. Трое посланных ушли, а беспричинная тревога моя продолжала расти.