Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)

Ну а проблема удобрений и повышения урожайности

полей осталась. Хлеб‑то стали все больше закупать за границей.

— А стоит ли повышать урожайность за счет химии? — всполошил всех мой вопрос. Сергей Федорович и гости уставились на меня.

— Стоп! Что‑то новое, — сказал кто‑то. — Послушаем.

— Сельхозатташе американского посольства в Москве, — начал я издалека, — дважды в год, весною и осенью, приезжает к нам на Кубань на автомашине по маршруту: Ростов — Краснодар — Новороссийск. Едет не спеша, вдоль наших полей, часто останавливается, идет с квадратным метром за лесополосу, накладывает его весною на посевные всходы, а осенью на стерню убранного поля, и усердно собирает каждое зернышко, высыпавшееся из комбайна в целлофановый мешочек. По его подсчетам наши потери на уборке составляют до двадцати пяти процентов, т. е. четверть урожая.

Я обводил всех глазами. На меня косились. Откуда такая дерзость? Кто‑то прикинул, получались миллионы тонн дополнительного хлеба. Притихли.

— Я не специалист. Просто размышляю вслух, не лучше ли свести до минимума потери, сохранить урожай, вместо увеличения разбрасывания химии? Разбрасывания, а не внесения ограниченных доз удобрений, требующих ювелирной точности? — подчеркнул я.

— Не может быть, — раздались голоса. — Это уж слишком. Нет, нет, нет. Откуда двадцать пять…

— Пятнадцать процентов, — согласился Сергей Федорович. — Возможно… Допускаю. Лес рубят — щепки летят.

— Преувеличивают американцы. Им это нужно, чтобы выгоднее продать нам зерно, — сказал будущий Генсек, позднее выступивший с докладом о Продовольственной программе.

— Наш ипатовский метод исключает такие потери.

— Посмотрите на пшеничные поля после уборки — они же зелеными становятся, словно их чзасеяли озимыми, — не хотелось мне сдаваться.

— Потери, конечно, есть, они неизбежны, но только не такие, — заметил Соломенцев. Ему тоже не понравилась эта цифра. Ее никто не хотел признавать. Так было спокойнее, меньше хлопот и забот.

Уже став Генсеком, Горбачев, приехав на Кубань, удивился большим потерям зерна. Как будто для него это было открытие. Начались разговоры о борьбе с потерями, но, пошумев, вскоре предали забвению эту проблему,

настойчивое решение которой позволило бы отказаться от закупок зерна за границей. Как только закончили затронутую тему, Горбачев тут же начал рассказывать анекдоты, как в любой подвыпившей компании. Заботы о государственных делах были отложены. В зале с высокими потолками витало тщеславие собравшихся. Горбачев упражнялся в красноречии. Анекдоты у него сыпались как из рога изобилия. Один из них о значении сочетания — перенедобрал. В его толковании это значило: выпил больше чем мог, но меньше, чем хотел. Остроты приняли вольный характер. Все были навеселе. От шампанского отказались. Пили кофе и чай.

Какой астролог мог предсказать, что в любовавшемся самим собою авторе анекдота зрела авантюра так называемой перестройки, трансформируемой им в человеческий фактор в упаковке общечеловеческих ценностей и нового мышления? Процесс пошел, и весь мир ахнул от того, что его новое мышление привело к развалу могучего государства, к всенародному бедствию. Он точно следовал анекдоту — сделал больше, чем мог, но меньше, чем хотел. Не успел.

Хлебосольное застолье с водкой и коньяком продолжалось долго. Никто, конечно, не задумывался, откуда ломился стол от закусок и вин. Один только Власов, будущий премьер России, держался скромно и, кажется, за весь вечер не проронил ни слова.

Поднимались тосты с самым заумным содержанием. Каждый старался сказать что‑то необыкновенное, далекое от жизни, но в розовой упаковке. Ну а М. Соломенцев первый тост предложил за Леонида Ильича. Присутствующие грешили своей искренностью, но так было заведено. Всем претило целование на проводах и встречах, но никто не противился. В низах подражали верхам.

Дача в Афипском — свидетельница многих событий. Ее стены хранят молчание о пребывании на ней сильных мира сего, перед которыми гостеприимно раскрывался двухэтажный особняк, окруженный голубыми елями.

За высоким железобетонным забором, отгородившим дачу от внешнего мира, охраняемую милицейским нарядом, можно было отдохнуть, прогуляться по тенистым аллеям, даже не выходя с территории, забросить удочку в иссиня–черную воду Афипса, отравленную нефтеперегон

ным заводом на его берегу. Об этом денно и нощно напоминал факел, коптивший небо.

ГТри виде его нельзя было не задуматься — а что там за забором? Как будто бы и задумывались и что‑то делали, но в наступившее, такое трудное время, с большим упорством чем стены, молчат те, кто пользовался дачей, бросив всех честных коммунистов, наивно веривших им, на произвол судьбы. Молчание. Откуда такая немота у толпившихся у трона?

— Попробуй, — рассуждал бывший секретарь по идеологии, — тут же сожрут. Коммунисты коммунистов, как пауки пауков. Да и что говорить…

Праздничная демонстрация 7 ноября все еще колыхалась красным кумачом, но уже близилась к концу, когда ко мне около трибуны подошел дежурный офицер и тихо сказал:

— ЧП, товарищ генерал.

— Что случилось?

— В Симферополе после взлета двое захватили самолет и потребовали у экипажа лететь в Турцию.

— А мы при чем? Они что, жители края? —сразу же мелькнуло у меня, поскольку дежурный не стал бы докладывать, если бы это нас не касалось.

— Да. Но садились они в Симферополе. Билеты брали до Одессы. Рейс Краснодар — Симферополь — Одесса.

— Где самолет?

— Повернул на Турцию. Преступники вооружены.

Праздничное настроение сразу как ветром сдуло. Правда, я еще надеялся, что экипаж АН-24, покружив над морем, посадит самолет в Адлере или в Болгарии.

— 1- Звонят по «ВЧ», требуют доложить, — сказал дежурный.

— Скажите, что я позвоню.

Стояла мягкая солнечная погода, царило праздничное настроение. Шумная красочная демонстрация под протяжные крики «Ура» продолжалась. Никто еще не знал, что в это время где‑то над морем летел самолет с перепуганными пассажирами на борту, которых ждали в Одессе к праздничному столу. Угон самолета — ЧП международного масштаба. Случаи угонов у нас и за границей участились. О них немедленно докладывалось в самые верха,

начиналось расследование со сбора информации на преступников, выявления ответственных за происшествие и виновников, допустивших его.

Не успел я усесться за столом, как раздался звонок по «ВЧ» из Москвы, дежурного по Комитету.

— С праздником тебя, — услышал я знакомый голос генерала, начальника Главного управления. В нем, конечно, чувствовался намек, но я все же сказал:

— Спасибо.