Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)

Почувствовав себя не у дел, — навалилось тягостное состояние, с которым он безуспешно боролся.

Нарушился и союз с Ольгой, в который он так верил. В ней единственной он видел поддержку в свалившейся на него болезни, приковавшей к койке.

В больнице Г еннадий Иванович отпустил усы, разлетавшиеся острыми стрелками на кончиках, что его старило, но придавало лицу аристократический вид. В его осанке, несмотря на болезнь, в его манере держать себя, говорить спокойно и уверенно чувствовалось что‑то благородное, незаурядное.

Ольга этого не особенно‑то замечала, но успокаивала его, жалела, как могла, повторяя: «Все будет хорошо. Ничего не изменилось…». Но эти слова раздражали его, в них он не находил той искренности, в которую он глубоко верил, которую ранее читал в письме, присланном ему в санаторий:

«…Ты как всегда прав, мой!.. Мне следует писать тебе

чаще, как только появляется возможность. А возможность, когда я совершенно одна. Это не всегда бывает, но так же редко выпадает мне счастье видеть тебя, говорить с тобою.

И жизнь моя — от встречи до встречи. А между ними столько пережитого, не высказанного…

Я счастлива, что ты позволяешь мне писать. Так так слушаешь меня, что мне хочется рассказывать тебе все, все, что было со мною, чем я живу, что читаю… Каждый день начинается с мыслей о тебе. Просыпаюсь и возвращаюсь к впечатлениям о встрече с тобой. Мне хочется рассказать, как бежала я к тебе, ехала автобусом, а мне показалось, что движется он ужасно медленно.

Мне так хочется быть рядом с тобою, помочь тебе во всем, в твоих замыслах. Я молю бога, чтобы он помог сбыться моим мечтам. А чем я тебе помогаю?..».

Геннадий Иванович на минуту оторвался и не соглашался с ней в ее рассуждениях о помощи. Ее помощь он чувствовал, видел в том, что она помогает ему жить, что она окружил его таким нежным вниманием, которое под силу только очень любящей женщине. И он ей был безмерно благодарен, веря в ее искреннее чувство к нему.

«…Как жаль, что всегда надо уходить, смотреть на часы, считать оставшиеся мгновенья. Но пока я рядом, я чувствую твое плечо, а «критическое время» приближается… Я ухожу.

И еще. Прошло так много времени с того вечера, а помнятся мне мельчайшие подробности его — не боюсь сказать, как жадно я на тебя набросилась и встретила отку- да‑то свалившегося, не иначе как с неба, от бога, твою взаимность. Мне кажется, что нет большего счастья со- пережить эти мгновения. И вот сожаление… Горькое сожаление — как малы эти мгновения, как мало я с тобою. Мои раздумья о тебе часто кончаются слезами. Знаешь, я была бы даже благодарна за то, что ты позволяешь мне думать о тебе. Я не могу не думать с горечью, тревогой, что мы с тобою счастливы и несчастливы…».

Далее шли как будто бы навеянные грустью размышления Ольги о том, какая несправедливая судьба выпала на их долю и тревожные для него намеки.

Прочитав письмо, Геннадий Иванович позвонил Ольге и пожелал встретиться, как только вернется из санатория. Он не мог откладывать разговор, который напрашивался после строк полных отчаяния. Ему не терпелось убедить

ся — осталась ли она той же Ольгой, какой он ее знал, или же она не могла выдержать паузу и какая‑то сила толкала ее, как чеховскую Софью Петровну, к другому.

Встретиться сразу не удалось. После возвращения из санатория он простудился и надолго снова оказался прикованным к постели, сначала дома, а потом в больнице. Лечили его упорно от гриппа, а у него оказалось довольно серьезное воспаление легких. Всю весну он провалялся в больничной палате. Поговаривали и об операции. Поправлялся он медленно. Похудел, осунулся, постарел, но Ольгу ни на минуту не забывал.

Наступило жаркое лето, изредка шумели проливные дожди, после которых парило как в бане от неостывавшего даже по ночам асфальта.

Геннадий Иванович снова напомнил Ольге о себе, на встрече не настаивал, приходя к выводу, что такой он ей не нужен. В трубке он услышал знакомый бодрый голосок, нисколько не озабоченный тем, что они давно не виделись и она была в неведении о его здоровье. Ольга даже не обмолвилась об этом, что не могло его не насторожить, но вместе с этим после долгих размышлений другого он от нее и не ожидал. Его подводили засевшие. в голове идеалы прошлого. А Ольга была совершенно из другого мира. Она ссылалась на то, что занята какой‑то срочной работой и не стремилась, как это было раньше, бросить все и бежать к нему, чтобы увидеть его во что бы то ни стало, напоминая ему каждый раз:

— А я есть, моя собственность… Иду…

Ее оговорки, их тон сразу заметил Геннадий Иванович. И хотя он смирился с тем, что у Ольги, вероятно, появились новые увлечения, они с болью отозвались в его сердце. Как он не готовил себя к этому разговору, он не верил своим ушам то, что слышал в телефонной трубке и поэтому ему захотелось увидеть ее, посмотреть ей в глаза, остались ли они такими же или их цвет меняется в зависимости от того, с кем она говорит.

Геннадий Иванович сам себе удивлялся, что не мог сразу вырвать ее с корнем из своей души и даже свое выздоровление связывал с ее исцелительной поддержкой, на себе познавшей сиротское горе и все выпавшие на ее долю невзгоды, которые не каждый мог вынести.

Они все же договорились о встрече.

Оставшись после этого нудного разговора наедине со своими мыслями, предчувствуя перерождение Ольги, он

ловил себя на мысли, что он ее идеализировал, пребывая в прошлом со своими идеалами, почерпнутыми им из литературы. Оказавшись в плену идеальных представлений, он ими и руководствовался в своих взаимоотношениях с Ольгой. Иногда у него что‑то прорывалось наружу. Она слушала его раздумья, искренние исповеди, нередко доводившие ее до слезных росинок на глазах и щеках, а то и рыданий. Он был уверен в ее мужестве и откровенности с ним, если она рассказывала ему даже о нападении на нее председателя.

— Мы оба не от мира сего, — как‑то сказала ему Ольга. — Им не дано познать то, что мы познали, — не называя тех, кого имела в виду. — Мы «сумасшедшие», что с нас взять…

— А свет отворачивался от таких, как мы с тобою. Они теряли все, жертвовали всем… — продолжил размышления Ольги Геннадий Иванович.

— А теперь?

— Теперь не свет и церковь в роли судей, а партийные и государственные конторы, но потери те же.

И пока они были вместе, никаких сомнений у Геннадия Ивановича не возникало в том, что они единомышленники, познавая недоступное для понимания теми, с кем они были официально зарегистрированы.

Но случилось так, что как только Ольга уходила, его охватывали сомнения в ее преданности. Приходила мысль, что расставаясь, она все забывала, даже то, что вызывало у нее слезы. Но тут же он гнал эти предчувствия, корил себя за требование от нее невозможного, находил все это довольно смешным со своей стороны, даже просил прощения за свои притязания. Ведь у нее был Василий и ей не всегда нравились упоминания его. Геннадий Иванович замолкал на полуслове, но она знала, что он не терпит его и никогда первой не напоминала ему о нем. Его как бы не было временами между ними. С тех пор, как он узнал Ольгу, многие его представления о супружеской жизни переменились. Она находила то, чего он не знал. Находила такие слова к нему, от которых он возносился до небес и не случайно прозвал ее ангелом, которого отыскал в темноте на небе среди мириад звезд.