Александр Соколов - Экипаж «черного тюльпана»

Прижав к горлу пальцы, сквозь которые брызнула кровь, Поздняк захрипел и медленно осел на пол…

…Фоменко посмотрел куда-то мимо Корытова и горько вздохнул.

— Матерый был прапорщик Сомов, а все равно не углядел. Где тут за всеми углядишь… «Дед» тот скончался на месте. А утром об этом уже знал командующий округом. Комиссии понаехали… И стал я в свои тридцать два года снова взводным. Словно только из училища. Ох, и запил я, помню… По-черному. Это тогда от меня ушла жена…

— Да, я бы тоже запил…

— Я уже и рапорт собирался писать. Увольняться из армии, к чертовой матери. И вдруг… — Фоменко грустно усмехнулся. — К нам в полк назначили нового командира. Знаешь кого? Моего однокурсника, Ремизова! Которого едва не отчислили из училища по неуспеваемости…

Корытов усмехнулся.

— Небось однокурсничек твой после выпуска удачно женился? На какой-нибудь генеральской дочке?

— Точно. Только мне от этого было не легче… Он был подполковником и командовал полком. А я командовал в этом полку взводом.

Фоменко шумно вздохнул.

— И тогда я решил не сдаваться. Карьеру уже невозможно было спасти: все кадровики давно поставили на невезучем капитане крест. Но я поклялся доказать — себе, другим, всему свету! — что заслуживаю большего. Мало кто поймет, как вообще можно мечтать о таком… Скажи, тебе все равно, сколько звездочек на твоих погонах?

— Плевать я хотел на погоны!

— А я нет, Женя. И меня бы понял любой — такой же, как я, отдавший армии не год, не два, а полжизни. Который ждал, когда удача улыбнется ему, а она… Она вместо этого брезгливо кривила рот…

Фоменко покачал головой:

— Меня понял бы такой же, как я, капитан, на которого даже люди в штатском глядят с насмешкой и думают: «Пьянь какая или дурак, если не заслужил большего в свои годы». Мне даже сыну в глаза смотреть стыдно, когда приезжаю к нему в отпуск…

Фоменко рубанул ладонью воздух:

— Ненавижу я эти свои четыре звездочки, Женя! А поэтому… Я поклялся, что получу майора. Хотя бы майора.

— Вот те на, — Рокфеллер грустно заморгал. — Я-то думал, два старых мерина плетутся в одной упряжке. Тянут свою опостылевшую телегу, заботясь только о том, как бы почаще забывать о ее существовании. Я-то думал, что одному легко делать это, пьянея от водки, а другому — от войны… Значит, все не так. Ты еще хочешь поскакать галопом?

— Я поклялся, Женя.

— На роте ты майора не получишь. А значит, тебе позарез надо стать начальником штаба третьего батальона… Давай выпьем за твою удачу.

Фоменко посмотрел на наручные часы и поднялся.

— Оставь на вечер. А я схожу в роту, посмотрю, что там, как… А ты поспи. Сегодня тебя в штабе никто не хватится.

Маленькая комната с железной солдатской кроватью и убогим казенным столом казалась бы безнадежно унылой, если бы на столе не было стеклянной вазы с засохшим букетиком сирени, на окнах — пестрых занавесок с огромными бутонами невиданных цветов, а на кровати — яркого, желтого с голубым, покрывала.

Стояла на столе и раскаленная докрасна электроплитка, над которой склонилась, помешивая что-то в кастрюле, официантка Аннушка.

В дверь постучали.

Аннушка уронила ложку в кастрюлю и замерла.

Постучали еще раз, сильнее.

Официантка робко сделала шаг, другой… Непослушными пальцами она повернула ключ. Открыв, Аннушка отступила назад и, радостно вскрикнув, обессиленно опустила руки.

— Ты!

На пороге стоял Фоменко.

Аннушка прильнула к нему, обняв капитана за плечи.

— Я уже больше не могла ждать, поверишь, — сказала она, положив свою маленькую русую голову ему на грудь. Фоменко погладил ее по теплым золотистым волосам.

— Ты ждала меня с «боевых» первый раз.

— Ты тоже пришел ко мне в ночь перед отъездом впервые…

Фоменко настороженно зашевелил носом.

— Здесь что, железо плавят?

Аннушка охнула и метнулась к плитке. Сорвав кастрюлю, она, обжегшись, не удержала ее и уронила на пол, схватила стоявший поблизости чайник и стала поливать посудину водой. Кастрюля зашипела.

Фоменко подошел к Аннушке, отнял чайник, сел на краешек кровати и усадил ее рядом. Взяв руки Аннушки в свои, он подул на ее обожженные пальцы.

— Больно?

— Не-а, — Аннушка тихонько засмеялась. — Хорошо еще, что в кастрюле ничего не было, кроме воды. А то как сгорело бы, как надымило…

— Не успела кинуть?

— Я и не собиралась ничего варить. Просто налила воды и мешала, мешала… Надо было что-то делать, куда-нибудь деть себя. Хоть с кастрюлей заняться… Я даже не заметила, как выкипела вода.

Фоменко крепко сжал ее руки.

— Ты боялась… Что меня не окажется среди тех, кто вернется?

Аннушка помотала головой:

— Если бы с тобой что-то случилось, я бы уже знала. Я боялась другого. Когда ты пришел ко мне ночью, перед отъездом, я еще не понимала, кто тебе нужен — я или просто… Просто любая — как любому мужику. Я боялась, что буду нужна тебе только на ночь, другую…

— Мне не нужна любая.

— Теперь я знаю. А когда ждала… Мешала в кастрюле воду и загадала: если явишься, как в первый раз, только ночью, значит, придешь, как пришел бы к любой. А если прилетишь сразу — потный, пыльный, но сразу ко мне, значит…

— Но я же прилетел! — капитан взмахнул руками, как большая птица.

Аннушка еще теснее прижалась к нему.

— Как хорошо, когда ты рядом.

— Жаль, что ненадолго.

— Почему?

— Завтра снова на войну. В Панджшер. Дней на десять… — начал было Фоменко, но, заметив, как влажно заблестели ее глаза, спохватился и бодро добавил: — Зато вернемся — месяц будем гулять!

Слезы уже катились по ее посеревшим щекам.

— Если с тобой что-нибудь случится…

— Ну что может со мной случиться? Разве я дам хоть одной глупой пуле продырявить себя? — Капитан наклонил голову. — Посмотри на мои седые волосы. Я же старый и мудрый. Ну? Посмотри!

Аннушка коснулась его головы рукой.

— Ты сейчас никуда не уйдешь?

— Полчаса у нас есть.

— Всего?

— И целая ночь впереди…

Стайка афганских мальчишек играла в футбол прямо на пыльной, ухабистой дороге — рядом с проволочными заграждениями советского полка, проходившими вдоль бетонной стены, из-за которой выглядывала вышка с часовым.

Часовой с автоматом в руках — совсем молодой солдат в бронежилете и каске — во все глаза наблюдал, как пацаны, громко и возбужденно крича, перебрасывали ногами старый, латаный-перелатаный мяч. На губах часового играла ностальгическая улыбка…

Один из ребят слишком сильно ударил по мячу, и он полетел за проволоку — прямо к бетонному забору.

Стайка пацанов тут же метнулась к проволоке.

Часовой насторожился.

Двое мальчишек быстро отогнули ряды «колючки» палками в разные стороны, а третий полез в образовавшуюся щель.