Александр Соколов - Экипаж «черного тюльпана»

— Бдительность потерял? Ты куда заменяться из Афгана хотел? В Одесский? В Забайкальский военный округ поедешь!

…Худо становилось Поташову при одной мысли о таком приговоре, когда вставало перед его глазами одно название этого гиблого округа… ЗабВО — зловещая аббревиатура, которую офицеры не желали расшифровывать иначе, как «Забудь Вернуться Обратно»… Последние пять лет перед пенсией — в бурятских или читинских степях? Из-за Ойте?

Если бы он исчез, растворился, как сон, провалился под землю, этот немец и меннонит! Но он существовал: дышал воздухом, ел, спал и бегал в сортир, похожий на маленького верблюжонка — сутулый, губастый и горбоносый, с оттопыренными ушами и растерянными печальными глазами под белесыми ресницами.

Таким запомнил его Поташов, когда, беседуя с молодым пополнением, вдруг с ужасом обнаружил, что перед ним — неразорвавшаяся бомба. И эта бомба грозит разнести вдребезги его мечту о теплом и тихом гарнизоне на юге Украины и зашвырнуть Поташова за Байкал — туда, куда ссылали когда-то декабристов.

Подполковник помнил, что радиотелефонист третьего класса рядовой Ойте назначен в роту Фоменко.

В ротной канцелярии Фоменко неожиданно застал замполита. Старший лейтенант Заболотный дремал за столом, подложив под голову руки. Услышав, как вошел командир, он зашевелился и медленно поднял голову.

— Ты здесь? — удивился ротный. — Я же отпустил тебя отдыхать. Ответственный сегодня — старшина.

— Я уже в модуле удрыхнуть успел, мать их… — сонно заворчал замполит. — Поташов разбудил.

— Что, прямо сам?

— Ну. Приперся ко мне в комнату. Ты ему зачем-то понадобился.

— Я?

— Он сначала позвонил в роту, велел старшине разыскать тебя. Тот бойца к тебе в модуль послал — пусто. И в парке не нашли. К бабам в модуль тоже посылал, — Заболотный хихикнул. — И там нету… Ну, Поташов со зла прямо ко мне завалил. Ищи, говорит, своего командира, где хочешь.

— Зачем вызывает, не сказал?

Заболотный хитро прищурил один глаз.

— Сходи — узнаешь.

Кабинет секретаря парткома располагался в штабе полка рядом со строевой частью. Постучав в дверь и услышав приглушенное: «Войдите!», Фоменко распахнул ее и… чуть не расхохотался.

Развернувшись к капитану голой спиной, секретарь сидел на стуле в одних брюках и подшивал к кителю свежий подворотничок. Белая, как тесто, спина Поташова так и просилась в духовку: глубоко врезавшись в рыхлое тело, тугие подтяжки делили ее на аккуратные ломти большого пирога, посреди которого, как муха, чернела волосатая родинка.

— Товарищ подполковник, капитан Фоменко по вашему приказанию прибыл, — едва сдерживая смех, выдавил из себя ротный.

Поташов даже не глянул в его сторону.

Капитан поморщился. Однако ничего другого, кроме как переминаться с ноги на ногу и ждать, пока секретарь закончит с шитьем, не оставалось.

Сделав последний стежок и ловко откусив нитку, подполковник удовлетворенно хмыкнул, накинул китель на плечи и, не вставая со стула, медленно развернулся.

Поташов редко носил очки. Но сейчас на его переносице сидели стекла в металлической оправе, поблескивающие колечки которой сливались с узким длинным носом.

«Как пара нераскрытых ножниц», — пришло вдруг Фоменко в голову сравнение. А в следующее мгновенье ему показалось, что ножницы эти вот-вот готовы щелкнуть, чтобы дать знать, какие острые у них лезвия.

— Я не смог разыскать вас в расположении части в течение двух часов, — положил секретарь конец затянувшемуся молчанию. — В боевой обстановке подобное недопустимо.

Его глаза смотрели на ротного, не мигая, и словно подсказывали: «Ну, давай, оправдывайся. Я долго гневаться не собираюсь, не для этого позвал».

— Ходил на вещевой склад, товарищ подполковник, — осторожно и неторопливо начал врать Фоменко. — Надо было кое-что дополучить. У меня в роте пополнение. Четверо молодых из ашхабадской команды, которую вы привезли.

— Вот это как раз интересно. — Поташов впился в ротного взглядом, в котором не осталось даже намека на начальственный гнев. Но взамен появилось что-то другое.

Однажды Фоменко уже видел такой же взгляд. Когда? У кого?

И тут он вспомнил. Боже, как давно это было…

…Прямо с лекции по истории военного искусства курсанта второго курса Фоменко неожиданно вызвали к командиру взвода. Когда вместо взводного в его кабинете Фоменко увидел майора Коробова, он пришел в недоумение и почувствовал страх. Курсанта ждал тот самый майор, перед которым заискивали даже училищные полковники. Коробов был старшим оперуполномоченным особого отдела.

Предложив Фоменко присесть, он быстро и складно объяснил, что надо делать — конкретно и без дураков.

Слушая его, курсант понимающе кивал. Ему поручали выяснить, все ли однокурсники достойны в будущем носить офицерские погоны. Ему доверяли… И поэтому, глядя в глаза Коробова, Фоменко не мог понять, почему на протяжении всего разговора их не оставляло выражение плохо скрываемого и нетерпеливого ожидания. Словно особист все еще сомневался, даст он согласие или нет… Да разве мог он не согласиться? Он — единственный на курсе ворошиловский стипендиат? Но только тогда, когда курсант тихо, но твердо произнес: «Конечно, я буду помогать вам», Коробов облегченно вздохнул.

— Хорошо, что вы поняли. Стипендию надо отрабатывать.

И эти слова не вызвали у Фоменко ничего, кроме недоумения. Разве дело в стипендии? Даже если бы он и не получал ее — разве отказался бы от сотрудничества с особым отделом? Заботиться о безопасности государства — долг каждого…

Только спустя пару недель, когда Коробов вновь пригласил его — уже в свой собственный кабинет, — Фоменко понял, почему майор сомневался.

Коробов был недоволен и не скрывал этого. Он сказал, что ждал от курсанта точной и оперативной информации о настроениях на курсе, а также о тех, кто позволяет себе неуважительно отзываться о решениях партии и правительства.

Потупив голову, Фоменко молчал. Однажды он уже собирался довести до сведения оперуполномоченного, как на днях в курилке курсант его взвода Куделко, теребя газету с материалами только что состоявшегося пленума ЦК КПСС, посмеиваясь, бросил:

— Ну, теперь Брежнев разрешит Никите кукурузу только на лысине выращивать!

Чуть позже, усевшись за столом в ленинской комнате, Фоменко принялся подробно описывать случившееся на листике, вырванном из тетради. Но, аккуратно расписавшись в конце и поставив дату, вдруг вспомнил, как сам вместе с товарищами от души хохотал над шуткой Куделко, и испытал вдруг такое отвращение к себе, какого он не испытывал еще ни разу.

Скомкав исписанный аккуратным почерком тетрадный лист, курсант швырнул его в мусорную корзину.