Елизавета Паршина - Разведка без мифов

Запомнился мне и случай довольно тонкой работы нашей контрразведки, так как это на них совершенно не похоже. Руководитель одной американской группы ни на секунду не расставался со своим шикарным портфелем. Это сразу бросалось в глаза. Переводчицей ему дали Клаву Богданову, самую эффектную переводчицу в «Интуристе». До портфеля, видимо, добраться никак не удавалось. И вот, как-то ему нужно было куда-то ехать, и к подъезду подали машину. Только они уселись на заднем сиденье (даму он, естественно, пропустил вперед), в дверях гостиницы появился служащий, окликнул Клаву и помахал забытым ею зонтиком. Клава с досадой на лице замялась: не перелезать же через интуриста, а тот галантно вышел за зонтиком. В ту же секунду машина рванула с места и исчезла, увозя шикарный портфель. Я входила в это время в здание и видела всю эту сцену. Руководитель группы совершенно красный, с выпученными глазами бросился ко мне, но английский я не знала и только минуты через две сообразила, в чем дело. Вызвала диспетчера, со строевой выправкой парня, который невозмутимо объяснил, что машина поехала заправляться. «Так тебе и надо, — подумала я без всякого сочувствия, — не будешь зевать». Представляю, что было у него в портфеле! Впрочем, не исключено, что и дезинформация — что-то уж слишком явно демонстрировал он его ценность.

Однажды ко мне домой пришла жена старшего сына Калинина, «Всесоюзного старосты», и попросила помочь найти работу. Ее звали Наташа Гуковская. У них в семье произошли аресты. Был арестован и муж ее сестры, после чего Наташу уволили из Разведуправления. Я могла взять ее на должность заведующей методическим кабинетом, но должна была сначала согласовать это с начальником отдела кадров. При этом я не сказала ему о ее семейных проблемах. Все равно он будет советоваться с НКВД, а там об арестах, конечно, знают, причем не только о произведенных, но и о намечаемых. Все подобного рода переговоры ведутся в устной форме без свидетелей — официальный запрос выглядел бы как вызов. Оперативная работа вокруг подозреваемых ведется гораздо интенсивнее, чем это отражается в бумагах, поэтому я до сих пор с большой осторожностью отношусь к «неожиданно обнаружившимся» документам о преследовании каких-либо лиц. Несмотря на то, что Наташу я охарактеризовала как можно лучше, дня через три последовал категорический запрет. Я рассказала ей все, как есть, впрочем, она и сама была достаточно опытна в делах разведки и знала механику работы этих служб.

Этот случай не прервал нашей дружбы, и я по-прежнему бывала в их доме на Малой Никитской улице вместе с мужем, Артуром Спрогисом. Мысль об опасности даже не приходила мне в голову. Я была совершенно убеждена, что зря никого ив арестовывают, а за нами с Артуром никаких грехов не было.

С Артуром Спрогисом я познакомилась в Испании, когда меня прикомандировали переводчицей в его разведывательно-диверсионный отряд. Ему было за тридцать, среднего роста и крепкого сложения, довольно симпатичное лицо с приветливым взглядом больших серых глаз. Взгляд этот никогда ничего не выдавал, но как губка впитывал каждую мелочь. Он хорошо знал психологию рядовых бойцов и довольно снисходительно относился к их чисто человеческим слабостям. Мне очень повезло, что с первых шагов в разведке я столкнулась с опытными и крупными разведчиками: Мамсуровым, Салныним, Берзиным, Сыроежкиным и другими. Таким образом, вернувшись в Москву, я имела уже хорошую профессиональную подготовку.

Правда, опыт этот относился, в основном, к сфере военной тактической разведки и диверсионной работы. Агентурную деятельность я представляла себе лишь в общих чертах. И все же работа в разведке, не смотря на все ее трудности, очень увлекала меня, а контрразведка почти не интересовала. Это не прошло незамеченным.

Однажды Отдел кадров прислал мне помощником уже не молодого, но энергичного и вертлявого человека. Я сразу догадалась, что он «оттуда», поскольку в нашем учреждении его никто раньше не видел. Я отвела ему правую тумбу своего стола и оказала, что ключ он может оставить у себя. Недели через две-три в мой кабинет вошли два работника НКВД в форме и вежливо спросили, где мой помощник держит свои бумаги. Другие ящики стола они смотреть не стали. Думаю, они очень хорошо знали, где что лежит, а помощник, естественно, после этого исчез. Как-то я нашла у себя подслушивающее устройство, что, впрочем, меня вполне устраивало. Моему шоферу с информацией не повезло. Дело в том, что у нас с Артуром была своя машина, которую мы купили в Париже, и на служебной машине я никуда не ездила. Первое время Василий каждый день точно к началу рабочего дня подавал машину к конторе, и весь день сидел в приемной. Потом все чаще и чаще стал отлучаться, сначала с моего разрешения, потом и без него. В конце концов, он и мои негласные наблюдатели привыкли считать машину своей, и когда она однажды понадобилась, ее никто не мог найти.

Жила я уже не в общежитии, а в одном из номеров «Метрополя». Это может показаться роскошным, но на самом деле было очень не удобно: ни постирать, ни посушить, ни приготовить. Артур носил стирать белье к своей матери, а питаться приходилось в ресторане. За это нужно было платить, правда, меньше, чем другим. В ресторане я заприметила несколько столиков, за которыми всегда сидели оперативники из НКВД и уголовного розыска. Вечером появлялись и особо допущенные проститутки. Из НКВД меня просили не обращать на них внимания. Я и не обращала. Эту сферу жизни «Метрополя» курировал Земляков, которого я знала еще по институту, где он выполнял те же функции. Тогда произошел забавный случай. В коридорах института повесили очень плохие — кривые — зеркала. Студенты для стенгазеты сфотографировали друг друга через эти зеркала, и получились страшные изуродованные физиономии. В этом же номере стенгазеты помещался материал о жертвах «белого террора», и я по ошибке наклеила в этот материал фотографии наших кривых студентов. Земляков вызвал меня в свой «кабинет» — фанерную клетушку под лестницей — и строго предупредил, что не допустит дискредитации старых большевиков: редактором стенгазеты была почтенная старая большевичка. Вскоре ее арестовали, и Земляков чувствовал себя очень неуютно, но я никогда не напоминала ему об этой истории.

Много лет спустя я встретила как-то бывшего председателя правления «Интуриста» Синицына. Он был на пенсии и работал заведующим одного из павильонов на ВДНХ. Синицын рассказал мне много интересного и об «Интуристе», и о моих бывших сослуживцах, однако я не буду это пересказывать, так как предпочитаю писать лишь о том, что сама видела. Он признался, что в моем кабинете стояла подслушивающая аппаратура. Рассказал и о таком инциденте: один из туристов отковырял из картинной рамы микрофон и устроил скандал. Синицына вызвал Хрущев, кричал, угрожал, стучал кулаками и топал ногами так, как будто не знал, кто именно установил микрофон. Такую бурную реакцию Синицын объяснял тем, что Хрущев демонстрировал свою лояльность перед собственными подслушивающими устройствами.