Пётр Поплавский - Под кодовым названием Эдельвейс

Вскоре послышался далекий рокот, который ежеминутно усиливался, и казалось, от этого громыхания все вокруг еще больше замирало, сдерживало дыхание и шорох. Колонна двигалась с притушенными огнями, машины придерживались дистанции. Впереди трещали мотоциклы с колясками, на каждой из которой торчал тяжелый пулемет, сидели внимательные дозорные. Машина за машиной миновали каменные громады, где затаились гауптман и ефрейтор, а ночь молчала, и когда наконец она взорвалась огнем безжалостного, быстротекущего боя, это показалось даже Шееру неожиданным. Массированный пулеметно — автоматный огонь, взрывы гранат, вспышки и зарево разрывали темноту, и уже были видны охваченные страхом лица в отблесках пылающих машин. Непонятным образом гауптман Шеер оказался среди панически мечущихся солдат, которые рассыпались во все стороны, с ходу падая по обочинам дороги и яростно отстреливаясь из автоматов наугад.

— Огонь! — кричал гауптман, размахивая пистолетом.

Кто‑то грубо свалил его, прижал к земле, прохрипел на ухо:

— Не дурите, гауптман, еще успеете заработать свой крест!

Стрельба не утихала, но Шеер почувствовал, что стреляют только немцы и никто им не отвечает. Рядом с ним лежал офицер, который, вернее всего, и сбил его с ног. Шеер искоса поглядел на него, тот напряженно всматривался в темноту.

— Кажется, все закончилось, — наконец решил он. — Подъем, гауптман!

— Черт бы побрал охрану! — со злостью выругался Шеер, отряхиваясь, — Нас чуть не перестреляли, словно куропаток. Ганс, где тебя нелегкая носит?

К ним, задыхаясь, бежал обвешанный сумками, с автоматом в одной руке и измазанным чемоданом в другой запыхавшийся Ганс Лютке.

— Г — г-гос — по — дин г — гауп — тман, — испуганно пролепетал он, — п — поз — воль — те д — до — ложить: н — нашу м — маши- ну с — сож — гли…

— Только этого не хватало! — гневно процедил Шеер.

— Что это он у вас, с перепугу? — спросил офицер.

Шеер взглянул на его погоны.

— Невезение, обер — лейтенант. Под Нальчиком мы попали под бомбежку русских, у Ганса контузия. А теперь вот — пули партизан… Я не удивлюсь, если мой

Ганс вообще потеряет речь…

Обер — лейтенант захохотал.

— Отправьте его в фатерлянд, девочки его быстро излечат!

— Обер — лейтенант, из вас вышел бы популярный терапевт. Но Ганс желает умереть за фюрера.

— Да, контузия у него серьезная, — усмехнулся офицер, который, судя по всему, не спешил сложить голову ни за фатерлянд, ни за фюрера.

— Ганс, фотоаппаратура цела?

— Да — да, г — гос…

— Вот что, Ганс, общаясь с тобой, я скоро сам стану заикой. Отвечай мне только «да» или «нет». Вполне достаточно! Мало того, что загубил машину…

— Зато вы сохранили жизнь, господин гауптман, — возразил обер — лейтенант, который навострил уши, когда услышал об аппаратуре, и теперь ощупывал глазами добротные кожаные чехлы, которые имели довольно красноречивый вид. — Вы, вероятно, журналист?

— Не совсем, — ответил гауптман. — Но охотно удовлетворю ваше любопытство: Адольф Шеер, историк.

— О, кое‑что уже слышал о вас в нашем штабе. Это вы должны написать книгу о немецкой победе ка Кавказе?

— Да, задание рейхсминистра пропаганды доктора Йозефа Геббельса…

— Позвольте и мне отрекомендоваться: Шютце, связной офицер генерал — полковника фон Клейста.

— Высокий пост!

— Ну что вы! Лишь громко звучит. Таких офицеров, как я, немало.

— А что. если я между делом напишу о вас небольшой очерк в армейскую газету? Я своими глазами видел, как храбро вы действовали в стычке с партизанами…

— Вы тоже… А впрочем, такие эмоциональные встряски придадут вашей книге необходимый колорит.

— Безусловно!

— Однако я советовал бы вам, господин Шеер, рисковать с умом. Иначе некому будет писать очерк обо мне. А зто досадно, ибо я человек очень тщеславный. Кстати, мой штабной «мерседес» уцелел, и в нем найдется два свободных места.

— Искренне благодарю, если зто приглашение.

— А что же другое? Едемте!..

— Вам, собственно, куда? — спросил Шютце уже в машине.

— До ближайшего городка, — ответил Шеер. — Больших хлопот мы вам не причиним. Это же надо потерять машину в такой близости от цели. Воистину горькая насмешка судьбы…

— А в городке к кому? — поинтересовался обер- лейтенант.

— Служба безопасности.

— Так вы к штурмбанфюреру Хейнишу? — почему- то обрадовался Шютце, — Знаю его, несколько раз привозил штабные пакеты… Сдам вас ему, господин Шеер, с рук на руки, как малого ребенка!

— Боже мой, обер — лейтенант, а вы и в самом деле умеете заботиться — и хорошими тумаками, и любезными услугами… Но сами со временем убедитесь: я очень благодарный человек.

— Ах, господин Шеер, не дразните меня соблазнительными намеками…

— А в чем дело? Почки, печень?

— Как у буйвола! — с апломбом заверил Шютце. — Но бы слышали последние новости?

— Нет. Что‑нибудь интересное?

— Уже из Берлина передают, что судьба Кавказа решена. Наши войска взяли Малгобек и с ходу вышли на последний закрепленный рубеж перед Владикавказом — так называемые Эльхотовы ворота. Еще одно усилие, и перед нами откроется свободный путь на Тифлис и Баку.

— И что же из этого следует?

— Вы представляете, сколько нам, офицерам штаба, прибавится работки?

— Ах, вот вы о чем?

— Об этом самйм! А вам я советую немедленно ехать к тем самым Эльхотовым воротам, чтобы не пропустить еще одной победы. Впечатления для книги и все такое прочее…

— Мне приходится, обер — лейтенант, вас все время благодарить. Вы меня просто вяжете по рукам и ногам прочным канатом внимания. Тогда сделаем так: во Владикавказе я устрою пирушку, и первым гостем будете вы. Принимаете приглашение?

— Еще бы! Только чтобы без сомнительных девиц, но с женщинами. Я отдал бы предпочтение осетинке…

— У вас неплохой вкус. Хотите, я прочту вам, какие встречаются осетинки?

— Охотно послушаю!

Адольф Шеер вытащил дневник.

— Это я делал некоторые цитатные выписки для книги — ведь библиотеки Берлинского университета в чемодан не упакуешь. Вот выписка из «Жизни царицы цариц Тамары», работы средневекового грузинского историка Васили: «Говоря по — старому, «рожденный слепым — слепым и покинет мир», под этим имеется в виду каждый, кто не видел Тамары. Правильное строение тела, темный цвет глаз и розовый оттенок белых ланит, стыдливый взгляд, манера величаво и свободно бросать взоры вокруг себя, приятная речь, веселая и лишенная развязности, голос, который услаждает слух…»

— И в самом деле — царица, да и только… Но при чем здесь осетинки?

— Терпение, обер — лейтенант, вы не дослушали. Дело в том, что царица Тамара — осетинка!

— Все ясно, гауптман. Вы меня окончательно убедили. Других доказательств не требуется…