Михаил Кожухов - Над Кабулом чужие звезды

Чтобы скоротать время, уговариваю попутку подбросить меня к десантникам. Материал об операции на гардезской дороге опубликован еще вчера, но газет из Союза еще не было, так что «Аэрофлот» дал мне возможность побыть «неизвестным героем». В дивизии отыскал только начштаба «полтинника», который и извлек на свет заболевшего и заспанного майора Казанцева.

— Приезжай давай, — сказал Казанцев. — У нас баня в субботу и в среду, ты понял? Тельняшка ждет. Заработал!

Обедали мы на пересыльном пункте. Попади в Афганистан Артур Хейли, его бы только сюда, на пересылку. Все, кто едет в Афганистан и обратно, процеживаются через нее. Здесь все начинается, здесь же и заканчивается. Драма страстей! Дембеля и новенькие толпятся у модулей, таращат глаза: одни от страха, от счастья — другие. Мой странный вид в уже потрепанной и выцветшей форме без знаков различия приводит зрителей в полное недоумение: кто такой? А я, проходя мимо них, чувствую себя ветераном всех боев, имевших место во всех веках и на всех широтах.

…Он все же сел, легендарный «сто тридцать второй». Я уже летел с ним однажды из Кандагара, впрочем, кто только не летал с этим экипажем. Роберт Сахаутдинов — его командир. Ему тридцать один год, и он самый старший на борту. Невысокого роста, быстрый в движениях, сероглазый, скуластый. Гольцов Саша — долговязый меланхоличный штурман с обвислыми усами, матерщинник и балагур. Пелевин Юра — заместитель командира. Есть еще два Сани — Дьячков и Кривохижа, — а еще Андрей Логачев и Николай Павлюк.

Командир оказался отчаянным меломаном. У него дома записано на пленках пятьсот пятьдесят концертов! Он может без конца говорить о рок-музыке и критиковать прессу за то, что она не уделяет внимания этому важнейшему из музыкальных искусств. Роберт играет на баяне, а Саня Дьячков — вообще на всем, что играет. В гермокабине у них висит гитара, ее терзают все помаленьку, кроме Павлюка. Его стихия — труба. Не летный экипаж, одним словом, а настоящий самолет-оркестр.

Роберт Сахаутдинов, правда, не только в музыке знает толк. Он работал здесь в декабре 1979-го, на вводе войск, и говорит, что еще неизвестно, когда было тяжелее. Экипаж делает сейчас иногда по четыре-пять рейсов в день, это серьезные нагрузки. Их «аннушку» все здесь называют «голубем мира». Дело в том, что это единственный здесь, наверное, самолет, который не оснащен кассетами с отводящими тепловыми ракетами. Его легко узнать еще в воздухе: за всеми прочими тянутся дымные хвосты от этих ракет, которые отводят от самолета, принимают на себя удар «стингера», самонаводящегося на тепло двигателей. У Сахаутдинова таких ракет нет, а это равнозначно смертельному риску при каждом взлете и при каждой посадке. Последний раз их только что обстреляли под Кандагаром. Они уходили от ракет, ложась на крыло, ввинчиваясь в небо.

Популярности Сахаутдинова в Афганистане не позавидует разве что Майкл Джексон. Вот и сейчас возле него вьется толпа: барышни смотрят умоляющими глазами, а одна из них, сестра шиндандского госпиталя, предусмотрительно собрала для экипажа сумку с обедом в надежде на то, что харч ей послужит билетом. Офицеры, которым тоже нужно в Шинданд, всячески стараются подчеркнуть знакомство с командиром. Роберт вяло сопротивляется просьбам: «Самолет перегружен». Это игра, конечно. Все знают: Сахаутдинов, если полетит, возьмет всех. Сейчас он чешет затылок: край правого крыла помят при посадке в Джелалабаде. Лететь, конечно, ни в коем случае нельзя, вся обшивка может разлететься к чертям собачьим, но мы, разумеется, полетим, взяв на борт, кроме нашего комсомольского груза, целую толпу пассажиров — столько, сколько их подойдет к трапу.

Я сажусь в кресло второго пилота, что есть силы хватаюсь за штурвал. Стараюсь, как пятиклассник на диктанте, но самолет все равно то ныряет к земле, то начинает стремительный набор высоты, то ложится на крыло — земля дыбом встает за бортом. В самый последний момент, когда я уже мысленно прошу прощения у всех пассажиров и их родственников, Роберт подхватывает штурвал и выправляет машину по горизонту, ни на секунду не прерывая совсем не интересный мне рассказ о солисте какой-то английской рок-группы. Какой к черту рок, Роберт, — я же самолет пилотирую! Сам!

Внизу только горы да редкие крохотные кишлаки в долинах пересохших рек. Не надо было обладать проницательностью тому, кто первым подметил: люди могут жить где угодно, но только не в Афганистане. Здесь им жить просто негде.

— А вы молодец: первая посадка вторым пилотом — это уже кое-что, — в шутку льстит мне Роберт, когда самолет касается колесами бетонной полосы. Я с трудом разжимаю пальцы, отрываю их от штурвала.

Приехали: Шинданд.

18 ноября 1985 г.

Широченная долина. Бетонные плиты, из которых сложена дорога до Герата, разбиты военной техникой. «Уазик» то взлетает на ухабах, то падает в ямы, перетряхивая пассажиров. Мои попутчики, медсестра и бородатый врач из шиндандского госпиталя, приглашают в гости, рассказывают страшные сказки о взрывах и засадах на этой тряской дороге. Сам город где-то далеко, здесь только пара кишлаков, а все остальное — владения сто пятой гвардейской мотострелковой дивизии. Здесь я пробуду неделю. Перезнакомлюсь со всеми, привыкну к уютному ухоженному городку. К подполковнику Саше Демьяненко и его бушлату, великодушно преподнесенному мне в подарок. Привыкну к прапорщику Сереге, в вагончике у которого мы будем пропадать по вечерам, уничтожая его варенье и рассматривая фотографии соблазнительных барышень на стенах. К забавному сержанту из Москвы, который числится фотографом, но снимать не научится никогда; к Феликсу Рахманову, усатому, гостеприимному, хитрющему мужику по части специальной пропаганды.

Планы мои неожиданно меняются: назавтра звено «вертушек» идет на Чакчаран, где среди гор, отрезанные от мира, стоят два батальона. По земле до них не добраться: только раз в год туда с боями проводят колонну.

— Хотите увидеть настоящий Афганистан? Летите туда, — уговаривает меня Демьяненко.

Что за дурацкая у них в армии привычка всех называть на «вы»? Лечу, конечно.

В шесть утра я был на аэродроме. Командир эскадрильи, желая устроить как лучше, все испортил: вместо боевой машины меня определяют в санитарную, но приходится подчиниться. Около часа мы идем над ущельем в сторону Чакчарана, где-то высоко над нами чертит небо пара истребителей. Они-то и сообщают, что в горах низкая облачность: нам придется вернуться в Шинданд. Делать нечего, вертолетчикам приходится развлекать раздосадованного меня. Ну, а что может предложить солдат необъявленной войны заезжему корреспонденту? Если на земле — попариться в бане. Ну, а в воздухе? Конечно, пострелять. Вертолет ныряет к земле, и я жму на гашетку пулемета — красные трассеры рвут землю безлюдной бесплодной равнины.