Михаил Кожухов - Над Кабулом чужие звезды

Когда же он сел, наконец, первое, что вынесли из его нутра, были носилки, обернутые фольгой. Красная бирка прилеплена скотчем: имя, фамилия, номер военной части. Это все, что осталось от солдата, прослужившего здесь полтора года и покончившего с собой по неведомой мне причине.

Носилки стояли у самолета, дожидаясь похоронной команды. Подъехавшая поливальная машина потом долго смывала с железного пола самолета остатки вытекшей из носилок жидкости и крови, чтобы солдаты могли поставить на это место ящики с оружием, контейнеры с арбузами, обмякшие на жаре бараньи туши, мешки с огурцами. Но еще долго в самолете стоял запах смерти, который не спутаешь ни с чем. Груз сдал, груз принял. Весь полет до Кундуза я спал, пристроившись на пыльных ящиках, в которых дожидались своего часа сотни новых смертей, принявших обличье латунных гильз и стальных сердечников пуль.

В Кундузе случился казус. Пока я дожидался у штаба дивизии политработника, которого забыли предупредить о моем приезде, у входа появился какой-то сурового вида генерал.

— Это еще что, вашу мать? — грозно зарычал он, увидев меня в такой же, как у всех, форме, только без знаков различия, в которой я обычно езжу в командировки.

— Это не что, а кто, товарищ генерал. Корреспондент «Комсомольской правды».

Потом, когда генерал (оказалось, командир кундузской дивизии) исчез, мне долго тряс руку какой-то офицер. «Ну, вы молодец, — говорил он с уважением, заглядывая в глаза. — Как вы его! Ух! Так ему и надо». Похоже, комдиву здесь возражать не принято.

Меня, несмотря на неласковую встречу, определили в умопомрачительный генеральский номер дивизионной гостиницы, что, должен признаться, случается со мной нечасто. Здесь есть кондиционер, свежее белье, душ с теплой водой. Дежурная принесла даже чай с сахаром. Сижу вот, пописываю, чай попиваю. Завтра в шесть сорок пойдет на Файзабад вертолетная пара.

— Вертолеты несколько дней возили раненых, мы с ног сбились, а тут говорят: готовьтесь, завтра будет самый тяжелый день. С утра прислушивались, у нас ведь вертолет издалека слышно, — ждали раненых. Наконец солдат знакомый подходит: радуйся, говорит, пришла колонна! А мне и впрямь так радостно было, что даже хотелось плакать. Знаете, я в отпуск поехала, — все не то. Каждый день ждала писем от девчонок. Прочтешь, и как дома, в полку, побываешь.

Это рассказывает мне медсестричка Лена Новожилова, которая служит здесь уже третий год и от которой перед каждой операцией прячется командир полка: замучила его Новожилова своими просьбами взять ее в рейд. Однажды махнул рукой, отпустил с агитотрядом, а она нарадоваться не могла. Медсестричка Лена Новожилова из тех, кто опоздал родиться. Ей бы в двадцатые годы, в гарь, в холод, в голод. В романтику революционных будней, которой тут точно не пахнет.

Точнее, так: многие из тех, кто едет в Афганистан, искренне верят в то, что едут исполнять «интернациональный долг». Что проклятые империалисты не дают поднять голову народу, который сбросил иго угнетателей и кровопийцев. Как правило, этого романтического запала хватает дня на три, а потом все становится понятно: и про долг, и про все остальное…

Я уже несколько дней в Файзабаде. С утра до вечера пропадаю у саперов-собаководов, о которых собираюсь написать. Однажды все отделение собралось в курилке, было жарко, и парни скинули тельняшки. Оказалось, почти у всех наколки на сердце: автоматный патрон, его крестом перечеркивает надпись латинскими буквами — Аллах. Или — вместо имени чужого бога — своя группа крови. У некоторых вытатуированы на руке старомодный орел и аббревиатура ОКСВА — Ограниченный контингент советских войск в Афганистане. Особая метка, по которой они будут узнавать друг друга спустя годы где-нибудь в ленивой и благостной курортной толпе. Если, конечно, этот орел не станет знаком позора, который стыдливо будут прятать под майку.

Патрон на груди вместо медали, не полученной на этой войне.

На краю любого афганского аэродрома лежат кучи белых пластмассовых стаканчиков: это кассеты тепловых ракет, которые отстреливают при взлете и посадке вертолеты и самолеты транспортной авиации. По замыслу, эти ракеты должны принять на себя удар «стингера». В их эффективности у меня лично есть некоторые сомнения: я что-то ни разу не видел, чтобы «стингером» стреляли по нашим «вертушкам» или транспортникам прямо над аэродромом. Их сбивают где-то в горах, в пустынях, где эти отводящие ракеты никто не успевает применить. Но, собственно, дело совсем не в этом. Загвоздка в том, что кассеты эти по второму разу использовать нельзя, они никому не нужны: одно слово — мусор.

В Файзабаде рассказали байку. Будто бы хитрые наши мужики из аэродромной обслуги появились однажды утром на местном рынке с пластмассовыми стаканчиками в руках.

— Эй, дукандор, у тебя такой товар есть?

Озадаченный продавец недоуменно вертит в руках невиданный прежде предмет.

— Нет, такого нет…

— Может, у тебя найдется? — спрашивают хитрецы в соседней лавке. — Нам очень нужно! Много возьмем, хороший бакшиш получишь.

И так далее — по всем торговым рядам.

Наутро к рынку подрулил военный грузовик, доверху набитый бесполезными стаканчиками из пластмассы. Говорят, афганцы купили все, торговались, как на аукционе, поднимали цену, пытаясь перекупить друг у друга дефицитный товар, в поисках которого вот-вот подъедут вчерашние покупатели.

Сентябрь — декабрь 1986 г.

6 часов 15 минут. «Земля» — «Воздух»

— Я — 041-й, запуск. Понял: курс сто тридцать.

— Я — 042-й, взлет произвел, отход по заданию. Есть проверить оружие.

— Левый разворот, уходим на северо-восток.

— Понял. Выполняю доворот.

Еще накануне, зная о том, что во время полета будет не до разговоров, я попросил комбата познакомить с кем-нибудь из тех ребят, которые войдут в досмотровую группу. Он выбрал для этой цели младшего сержанта Сергея Мельнова, и часа полтора, наверное, проговорили мы с ним о солдатском житье-бытье, сидя на солнышке, не по-весеннему жарком в этой южной провинции Афганистана.

— У нас вообще-то не любят, когда много языком болтают, — говорил Сергей. — Один тут из нашей роты попал в госпиталь, его осколком зацепило, и давай распространяться: «Мы да мы, караваны берем…» Если честно, то я, когда сюда приехал, несколько недель от страха дрожал. Того и гляди, думал, обстреляют из всех дувалов сразу! За этот страх до сих пор стыдно, хотя поначалу руки у всех трясутся, сам видел. Это уж потом ты углы срезать начинаешь. Одно слово — спецназ.

Напрасно, однако, искал я на следующий день в рассветных сумерках у разогревающихся вертолетов баскетбольную — метр девяносто шесть — фигуру Мельнова: Сергей остался в батальоне, не пошел «на войну». Надо же было случиться, что именно в этот день младшего сержанта оставили за какой-то надобностью в их пыльном крохотном городке. Вот так и вышло, что в деле я Сергея не видел. По сути, занял его место в группе спецназа, которая вылетала на досмотр караванных маршрутов в степи Гамберай, что под Джелалабадом.