Богдан Сушинский - Маньчжурские стрелки

— О Деникине просил бы не упоминать, — поморщился Краснов, опять принимаясь за протирание некстати вспотевшего пенсне. — Я уже объяснил, что сей генерал отказался выступить во главе нашего движения.

— Поскольку не желал воевать на стороне германцев. Но, может быть, вошел бы в состав правительства.

— Не будем обсуждать подобные перспективы, — еще болезненнее поморщился начальник Главного управления казачьих войск. Чем очевиднее становились итоги войны, тем болезненнее воспринимал бывший атаман Всевеликого войска Донского всякое противопоставление его позиции и позиции Деникина. — Пока этот чистоплюйчик Деникин отсиживался то в Париже, то за океаном, тысячи солдат и офицеров Белого движения сражались с большевиками. А теперь получается, что все они оказались в роли предателей, прислужников, то есть в роли идиотов.

— Простите, господин генерал, я этого не говорил.

— Речь не о вас. Понимаю, что многим, — почти выхватил он из рук Курбатова декларацию, — подобные документы могут показаться слишком запоздалыми. Но не советую забывать, что война все еще продолжается. И мы все еще обладаем немалыми воинскими силами.

— И наше движение ими тоже обладает?! — вырвалось у Курбатова. — Какими же?

— Что вас так удивляет, князь? Еще в прошлом году на территории Польши была сформирована белоказачья добровольческая дивизия. А в нынешнем году в Белоруссии, уже в основном из казаков, служивших ранее в Красной армии, сформирован «Казачий стан» [37] «Казачий стан» был сформирован в начале 1944 года в районе г. Новогрудка. После ухода немцев из Белоруссии стан перебросили в Северную Италию, на территорию, контролируемую правительством дуче Муссолини, где он просуществовал до конца войны. , вокруг которого группируются все донские, кубанские, уральские, терские, забайкальские, амурские и прочие казаки, которые оказались на освобожденных немцами территориях.

— Что ж, для нас и это сила, — согласился Курбатов. — У вас есть для меня конкретное предложение?

— Естественно. Предлагаю принять один из наших казачьих полков, сражающихся сейчас под командованием генерала фон Паннвица. Понимаю, Паннвиц тоже не казак, но ничего не поделаешь. Еще при формировании дивизии многие командные посты заняли немцы, в основном из наших, прибалтийцев. Командиры полков и бригад, разведка, особый отдел… Но вы-то возглавите сугубо русский полк с правом формирования дивизии. Что со временем позволит ставить вопрос о присвоении вам генеральского чина.

— Я не скрываю, что принадлежу к чинопочитателям. И жутко самолюбив. — Краснов так и не понял, было ли это сказано в шутку или же полковник действительно почувствовал, что задето его самолюбие. — Но от командования полком отказываюсь.

Атаман вновь сел за столик, взялся за бутылку, однако, поняв, что никакими дозами коньяку противоречия не разрешить, оставил ее в покое.

— Как это воспринимать, князь? Считаете, что все, навоевались?

— В общем-то, да, ваше превосходительство, навоевался. Но отказываюсь по иной причине. После рейда по России я почувствовал, что уже никогда не смогу командовать какой-либо фронтовой частью. Я — диверсант. Это моя стихия. Моя анархическая натура требует свободы действий. И чтобы не из окопов постреливать, а лицом к лицу с врагом.

— Понимаю: «Специальные курсы особого назначения Ораниенбург» во Фридентале. Школа и выучка Скорцени. Тот, кто попадает к нему хотя бы на один день, вернуться в армию уже не способен, — чуть ли не после каждого своего слова кивал генерал. Сейчас — в цивильном костюме, с осунувшимся лицом и огромными коричневатыми мешками у глаз — он казался глубоким старцем. Курбатов вообще с трудом мог представить этого человека в мундире генерала. И совершенно ясно было, что говорить о его казачьем атаманстве уже поздно. — Единственное, что утешает, князь Курбатов, — завершил их беседу Краснов, — что и власовцам вы тоже не достанетесь.

…В последние несколько дней полковник Курбатов просыпался по утрам с таким духовным озарением, словно на самом деле не просыпался, а, наоборот, впадал в некий райский, божественно-летаргический сон. Вот и сегодня, разбуженный лучами утреннего солнца, он еще какое-то время возлежал на застеленном на всю ширину каюты царственном ложе, с трудом осознавая себя посреди всей этой белизны подушек, перин, простыней и ослепительно белой, величественной драпировки стен.

В течение многих лет полковник привыкал к тому, чтобы просыпаться на циновках убогих маньчжурских хижин и на хвойных «перинах» таежных охотничьих заимок; в блиндажах учебных полигонов или на случайных диверсионных лежках. Вот почему сейчас он с таким трудом ввергал себя в мирскую безмятежность ватиканской яхты, едва заметно покачивавшейся у причала, в глубине уютной скалистой бухты, которая увенчивалась белокаменной виллой «Орнезия», сотворенной здесь некогда по образу и подобию охотничьих королевских замков.

Лишь томный вздох заставил Курбатова повернуть голову, чтобы увидеть окаймленное золотистой короной волос загорелое лицо княгини Марии-Виктории Сардони, римские черты которого не разрушали ни слегка утолщенный кончик носа, ни слишком чувственно окантованные вишневыми линиями губы, ни массивный, по-мужски выпяченный подбородок.

— …И все же думаете вы сейчас не обо мне, князь, — не открывая глаз, покачала головой княгиня, когда Курбатов прошелся вожделенным взглядом но ее охваченной розоватым пеньюаром груди и широким, аристократически развернутым, полуприспущенным плечам.

— Если я о чем-то и способен думать в такие минуты, то разве что о том, как же трудно будет после всего этого благолепия вновь привыкать к походной жизни, к залитым дождями окопам и горно-лесным привалам.

— А вам уже не придется привыкать к ним, князь, — томно, по-кошачьи, потянулась Мария-Виктория. — Вы забыли, что после венчания со мной вам даровано подданство государства Ватикан, которое пребывает под защитой международного договора и на территорию которого за всю войну не ступила нога враждебно настроенного солдата.

— Что уже само по себе удивительно, — признал Курбатов, — если учесть, что крохотный Ватикан все эти годы находился посреди воюющей и поражение за поражением терпящей Италии.

— Охваченной к тому же еще и гражданской войной. Тем не менее под особой экстерриториальной защитой пребывает и ватиканская вилла «Орнезия», вместе с участком земли и бортом яхты, тоже, в целях безопасности, принявшей теперь название «Орнезия». Кстати, наша экстерриториальность признана даже командованием партизан-гарибальдийцев.

— Уму непостижимая предусмотрительность.