Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

Голоса под низким потолком землянки звучали глухо, как в погребе.

Микола выжидающе смотрел на гостей. А главное, он, как и все в батальоне, был рад видеть своего недавнего замполита, своего «ридного батьку», как он называл Алексея.

— Товарищ Хижняк, мы пришли вручить вам и Ивану Сидоровичу кандидатские карточки Коммунистической партии, — просто и чуть торжественно сказал Алексей.

При этих словах лицо Хижняка сразу стало серьезным, как перед принятием присяги. Так вот зачем пришли к ним на позиции командиры! Он стоял все в той же позе, вытянув тяжелые узловатые руки по швам.

Алексей вынул из бокового кармана завернутые в целлулоидную бумагу две новенькие книжечки в зеленовато-темных папках.

— Товарищ гвардии подполковник, разрешите, — вмешался Гомонов. — Я позову Дудникова… Чтобы сразу обоим. А я пока постою у ружья.

— Позовите, — приказал Алексей.

В землянку вошел Дудников, смущенный, улыбающийся. Он вопросительно взглянул на Алексея, потом на Труновского и Соснина и снова перевел взгляд на начальника политотдела.

— Ну вот, теперь можно и обоим, — сказал Алексей.

Торжественность момента возникала сама собой.

Вспотевший от долгой ходьбы, добродушный майор Соснин и внешне безразличный ко всему Труновский стояли молча, полунагнув головы и прижимаясь спинами к стене землянки. В маленькое отверстие, выведенное под самой крышей на восток, проникал светлый молодой луч солнца, наполняя землянку прозрачным свечением.

— Иван Сидорович и Николай Трофимович, — все так же просто, только с большей задушевностью заговорил Алексей. — Сегодня мы пришли к вам не с обычным делом. Большой шаг сделали вы, Иван Сидорович и Николай Трофимович, очень важный для своей жизни.

Алексей понимал, что слова, какие бы он ни говорил, будут звучать слабо по сравнению с теми чувствами, какие испытывали Иван Дудников и Микола Хижняк. Он видел это по их глазам.

Перед Алексеем стояли люди, разделившие с ним всю тяжесть первого года войны, всю горечь неудач и радость побед. Они пронесли через вражеский рубеж красноармейскую честь незапятнанной, им он вручал гвардейские значки и первые медали, они поверяли ему свои простые солдатские думы, сомнения и надежды. Теперь перед ними открывалась дверь в самое заветное и священное — в партию…

— Дорогие друзья, — невольно начиная волноваться, продолжал Алексей. — Речи говорить и поучать вас я не стану. Мы прошли с вами одну школу. Скажу вам одно: предстоят трудные бои вот здесь, на этом рубеже. Фашисты готовят большое наступление. Нам во что бы то ни стало надо устоять на этой земле, не отступать и отсюда погнать врага дальше на запад — таков приказ партии и народа. Вы знаете: в самые трудные минуты коммунисты всегда бывали впереди, в самых ответственных местах. Вместе с коммунистами вы сражались у Днепра, под Москвой и на берегу Волги. Мы сражались вместе — вы это знаете… Еще раз вспомните воинов-коммунистов, не пощадивших жизни своей за святое дело. Теперь вы сами стали коммунистами, как они, эти товарищи. Пусть же эти кандидатские карточки станут для вас крепче брони! Берегите, Иван Сидорович и Николай Трофимович, теперь не только честь солдата, но и честь коммуниста!

Иван Дудников и Микола Хижняк бережно приняли из рук начальника политотдела кандидатские карточки.

От волнения Дудников не сразу нашелся, что сказать. Отдав честь, он сказал всего несколько слов:

— Клянусь, товарищ гвардии подполковник, не отступать с этого места, где стою, ни на шаг, а идти только вперед. Да вы меня уже знаете. Свое командование я не подведу.

— Я тоже клянусь! — присоединил свой голос к голосу друга Микола Хижняк.

— Ну, а теперь… Как старых однополчан… По-свойски.

Алексей обнял, поцеловал Дудникова, потом Миколу. И, обернувшись к застывшим в безмолвии Соснину и Труновскому, словно извиняясь, добавил с улыбкой:

— Тут старая дружба. От самого Днепра.

И, скупым жестом поправив на голове каску, Алексей первым вышел из землянки.

Майор Соснин ушел в соседний батальон, и Гармаш провожал Алексея одного до уже знакомой березовой впадины, где стояла его замаскированная машина.

Оставшись вдвоем, они разговаривали, как друзья.

— …Когда же наступать будем, Прохорович? — спросил Гармаш. — Ведь все готово. Все.

— Потерпи, Артемьевич. Скоро, — ответил Алексей.

— Как скоро? — поморщился Гармаш.

Алексей молчал.

— Ты знаешь, — с досадой заговорил Гармаш. — Почему не скажешь? Почему сидим, ждем, не понимаю.

Алексей взял комбата за локоть, ответил с укоризной:

— Эх, Артемьевич! Такой серьезный командир. Два года войны прошел, а рассуждаешь, как новичок. Разве ты не заметил, как развиваются наши операции? Ничего в них нет случайного, лишнего. Все, что произойдет здесь, у нас, будет только частью великого плана. Могу тебе сказать, и готовь бойцов к этому: начнем не мы, а немцы… А там видно будет. Удовлетворен?

Гармаш пожал плечами.

— Не совсем. Почему не нам начинать? Старое дело: выматывай из врага кишки активной обороной и только потом бей его…

— Не согласен, значит? Тогда пиши во фронт… в Ставку, — пошутил Алексей.

— А ну тебя, товарищ гвардии подполковник! Не в согласии дело, а во времени, — отмахнулся Гармаш.

— И время рассчитано, — спокойно возразил Алексей.

Они остановились под нарядными, посеребренными солнцем березками.

— Я хочу сходить в санвзвод, — сказал Алексей и пытливо взглянул на комбата. — Брата я своего встретил здесь… Летчика, помнишь? Теперь на нашем фронте воюет. Хочу сообщить приятную новость сестре…

— Вот и хорошо. Есть кому защищать теперь нас с воздуха, — засмеялся Гармаш, но тут же стал серьезным. — А сестру ты бы взял отсюда, Прохорович. Чую, будет тут жара, а Татьяна, уж очень нетерпеливая: попрежнему лезет куда не следует. На днях ранили у меня одного в секрете. Не успел я распорядиться послать людей, а она с этой Тамарой уже через окопы да к секрету. Хорошо — все обошлось. Там же, в засаде, перевязали моего солдата и притащили. Это девчата-то…

— Вот и хорошо. Зачем же переводить ее? — спросил Алексей. — К чему эти разговоры, капитан?

— Да ведь жалко девицу. Сам посуди, Прохорович, может пропасть. Иной раз совсем ни к чему храбрится. А тебе что? Переговорил бы с начсандивом и взял бы ее к себе.

На лбу Алексея залегла глубокая складка. Казалось, он напряженно обдумывал предложение Гармаша.

— Нет, гвардии капитан. Ходатайствовать о сестре я не буду. Да она и сама этого не захочет, — решительно сказал он. — Ведь она сама захотела перейти в батальон, Кроме того, она военнослужащая, как и все. Вообще, Артемьевич, не говори больше об этом…

Гармаш пожал плечами, как бы сказав: «Ладно. Воля ваша. Вы начальство, вам виднее».