Георгий Шолохов-Синявский - Волгины

Она протянула руку. Алексей схватил ее, прижался к ней губами. Нина торопливо вырвала руку.

— Алексей Прохорович, родной мой, не надо, — сказала она просящим ласковым голосом и ушла, скрывшись за неподвижными березками.

Вернувшись в землянку, она остановилась у столика, бледная, растерянная.

— Что с вами, Нина Петровна? Алеша сообщил что-нибудь плохое? — спросила Таня.

— Нет, ничего, — дрожащим голосом ответила Нина Петровна и, отвернувшись, стала быстро разбирать привезенный Алексеем пакет с медикаментами.

Прошло два дня. В ночь на пятое июля, вернувшись из поездки в полки, Алексей нашел у себя на столе письмо от Павла. Нетерпеливо разорвав конверт, стал читать:

«Дорогой брат! Сообщаю тебе: поля наши готовы к уборке. Я уже писал, что весной мы получили с Урала десять тракторов. Представь нашу радость. Конечно, машин у нас поменьше, чем до войны, но хлеб выдался замечательный. Деньков через пять начнем убирать. Вот только вы что-то притихли… Молотить собираетесь или нет? Пора, брат, пора. Ждем не дождемся, когда от Таганрога и от Харькова погоните фашистскую мразь. В семье все благополучно. Совхоз поправляется, но неполадок и нехваток еще годика на два, а то и больше. Отец живет один, работает на фабрике, хотя налеты беспокоят их еще здорово. Посоветовал ему вызвать из станицы тетку Анфису, чтобы помогала и убирала по домашности, а то старик совсем обтрепался…»

Алексей вынул из сумки бумагу, чтобы писать Павлу ответ, и задумался. В воображении засиял не покидавший его все эти дни облик Нины, каким он видел его в последний раз в березовой рощице, осветленный сквозящими сквозь листву солнечными лучами. Непростое ответное признание наполняло его радостью и грустной неудовлетворенностью. «Да, она права. Сейчас это невозможно. Остается одно: сберечь это чувство… Пронести его через огонь, как самую жизнь», — думал Алексей.

И как бы в ответ на его мысль, запел вдруг зуммер телефона. В трубке послышался взволнованный басок генерала, командира дивизии.

— Давай-ка, начподив, немедленно ко мне. Новость есть хорошая.

Алексей сунул письмо Павла в планшет, быстро оделся, пристегнул пистолет, вышел на улицу. Автоматчик-часовой уступил ему на крылечке дорогу.

Густая звездная россыпь покрывала небо. Откуда-то с поля повеяло запахом поспевающей ржи…

«Вот и здесь скоро надо будет косить», — подумал Алексей, вспомнив бодрый, уверенный тон Павла в письме.

Генерал встретил Алексея на пороге. Он был одет и подтянут по-боевому. На широкой груди висел громадный полевой бинокль в желтом кожаном футляре.

Генерал взял Алексея под руку.

— Только хотел позвать тебя, начподив, чайку попить с вареньем. Клубничного варенья из дому мне прислали, как вдруг новость, — по обыкновению бодрым говорком начал генерал и подвел Алексея к карте. — Вот здесь. Гляди. Полчаса тому назад наши разведчики поймали двух немецких саперов. Ну? И что, по-твоему, они делали?

Алексей пожал плечами.

Светлые глаза комдива хитро заблестели.

— Они разминировали проходы в собственных минных полях для своих танков. Завтра, то есть пятого июля, ровно в пять часов утра, немцы должны начать сильнейшую артподготовку. Саперы поклялись, что это точное время. Все немецкие солдаты уже знают об этом. Эта новость совпала еще кое с какими сведениями, добытыми нашими разведчиками. Немецкие саперы удостоились большой чести: их отправили к самому командующему фронтом. Как это тебе нравится, начподив?

Алексей облегченно вздохнул:

«Значит, все идет так, как надо: день и час раскрыты, остальное будет зависеть от нас».

— Немцы делали проходы для «тигров», а нашим хлопчикам надо же было случиться здесь в эту минуту. Ну, и накрыли, — ликовал генерал, радуясь, подобно мальчику, перехитрившему всех в игре. — Но это еще не все, подполковник. Уже есть приказ начать мощную, из всех стволов, контрартподготовку в четыре тридцать. Понятно? Мы вставляем им кляп в горло сразу, с первой же минуты. Срываем назначенный Гитлером час атаки. Здорово, а?

Алексей представил все эти орудийные и минометные стволы, из которых грянет ранним утром неожиданный для немцев гром, и сказал:

— Для них это будет большей неожиданностью, чем та, какую они готовили для нас. А для нас — это большая удача!

— Так вот, Алексей Прохорович, — весело закончил командир дивизии. — Я еду сейчас в полки, а оттуда прямо на КП. Хочешь со мной?

— Едем, конечно.

Алексей уже испытывал знакомое возбуждение: близился час, которого ждал не только он, а все люди в тылу и на фронте, от самых незаметных до больших…

Алексей и командир дивизии успели объехать только два полка, побывать у артиллеристов-истребителей, уже давно готовых к отражению танков, а теперь, перед началом боя, встречавших генерала с особенной деловитостью.

Никто из командиров не спал: весть о раскрытии вражеского замысла и часа наступления уже облетела передний край. Замполиты и агитаторы проводили с бойцами беседы. Командиры отдавали последние приказания. Всюду властвовало деловое спокойствие — не было ни суеты, ни излишней тревоги, ни шума.

Ночь была темная и тихая. Тепло светились в небе июльские звезды. Тишина усугублялась еще тем, что в двадцатипятикилометровой прифронтовой полосе, в деревнях и хуторах, было пусто. Все жители заблаговременно были эвакуированы в ближайший тыл, за угрожаемую черту. Кое-где остались только для наблюдения за жильем и имуществом жившие бобылями старики и старухи.

Было два часа ночи, когда Алексей и командир дивизии, обойдя несколько особенно важных рубежей, расположенных на флангах предполагаемого вражеского удара, вернулись в штаб полка, в землянку на краю заброшенного колхозного стана.

Вокруг стояла высокая, чуть ли не до самых плеч, дозревающая рожь. Алексею запомнилось, как они с генералом, оставив машину, шли через рожь, и налившиеся, но еще незрелые, покрытые цветенью колосья мягко били по его груди и рукам. И Алексею снова пришли на ум письмо Павла, его слова о готовности к уборке хлебов. От этих мыслей стало и хорошо и тревожно.

Войдя в землянку, неутомимый комдив, взглянув на ручные часы, сказал:

— До работы осталось два часа. Давайте-ка уснем, Алексей Прохорович. А то вряд ли завтра придется… А?

Удивительный человек был этот комдив. Его ничто, казалось, не могло взволновать, вывести из равновесия. Ко всякому делу, даже самому важному, он подходил с какой-то очень простой, обыденной, житейской стороны. Он нигде не горячился, не повышал голоса, а если сердился, то только круче сдвигал желтоватые от непрерывного пребывания на солнце брови.

Это было не спокойствие флегматика. В манере ровно и весело разговаривать, всегда с шуточкой и добродушным, как бы осторожно прорывающимся смешком, чувствовалась большая энергия. Такое живое, деятельное спокойствие действовало на людей возбуждающе, вселяло в самых нерешительных, склонных к растерянности людей уверенность и мужество.