Станислав Ваупшасов - Партизанская хроника

— Скоро освободят и нас, — сквозь слезы прошептала Анна.

В землянку возвратились Луньков и Хадыка.

— Вот и наловчился я, — похвалился Хадыка.

— А ну, покажи, — попросил я.

Хадыка взял учебную мину, ловко вставил взрыватель и показал, как поставить время.

— Мы тебе листовок дадим, а ты их распространи по сельсовету, может, и в Минск попадут. Пусть народ знает, — предложил Хадыке комиссар.

— Давайте, отвезу, — обрадовался он.

— Я в Минск поеду. — Анна поднялась. — Пусть сегодня же народ узнает о победе нашей родной Красной Армии. — Она повязывала уже платок.

— Отдохните еще, пока приготовим, — удержал ее Родин.

Хадыке дали четыре маломагнитки и капсюли к ним.

— Как ты доставишь их? — спросил я.

— Брошу под сено в сани и привезу, ведь до самого Озеричино партизанская территория, — весело ответил Степан.

— Эх, Степан, уж чересчур ты самоуверенный, — покачал головой комиссар. — Давай подумаем, как замаскировать мины в твоих санях.

Мы подошли к саням. Родин осмотрел их, поднял сиденье, затем перевернул и внимательно осмотрел низ.

— Что если здесь вынуть дощечку? — обратился комиссар к Степану.

— Хорошо придумано, — обрадовался тот.

Вербицкий быстро прибил снизу лист фанеры, а сверху вынул одну дощечку и, довольный своей работой, отошел в сторону.

— Никто и не догадается, что здесь двойное дно, — сказал он. — Только, когда будешь укладывать мины, Степан, положи соломы, а то будут дребезжать, — наказал он.

Луньков уложил мины, взрыватели, предварительно завернув их в сено, а Родин положил в этот же тайник пачку последних сообщений Совинформбюро. Сверху настлали еще сена, и Вербицкий прибил на место вынутую дощечку.

— Пора ехать, — сказал Хадыка, посмотрев на солнце.

Из землянки в сопровождении Воронкова и Гуриновича вышла Анна. Распростились. Воронков и Гуринович пошли провожать Анну, они долго шли рядом с санями и давали ей советы.

Рано утром возвратился Любимов с группой. Они благополучно проводили Морозкина и Кухаренка до озера Палик. Воронянский тепло принял их и обещал помочь пробраться ближе к линии фронта.

Любимов быстро оглядел расщепленные стволы деревьев, воронки от мин.

— По пустому лагерю они били или вы оборону держали?

— Было тут время жаркое, и мы немного прогулялись — в Полесье побывали, — засмеялся Карл Антонович.

— А мы-то думали, что только нам пришлось путешествовать, — улыбнулся Любимов. — Отряд Воронянского вырос, почти бригада. — И тут же, как бы спохватясь, воскликнул: — В дороге про Сталинград узнал!

— Это далеко было? — прищурился комиссар.

— В деревне Велень.

— Чудесно! — обрадовался Иван Максимович Родин. — У наших сообщений длинные ноги. А как народ?

— Радуется! Когда узнали, так в Велени праздник устроили. Молодежь красноармейские песни пела… Собирается в партизаны, — вместо Любимова ответил Юлиан Жардецкий.

— Теперь, друзья, идите отдыхать.

Они ушли.

— Хорошо, что народ знает про победу и радуется, — сказал комиссар. — Слишком много черных дней он видел… И все же надо народ предупредить о том, сколько еще трудностей нас ждет впереди. Врагу еще хребет не переломили.

— Правильно! Действуй, — сказал я.

Зашли в землянку. Комиссар сел за стол, взял последнее сообщение Совинформбюро, бумагу, карандаш и стал писать. Карандаш быстро бегал по листу бумаги. Я смотрел на его мужественное, с правильными чертами лицо, и мне вспомнился бой с гитлеровцами, далекий поход в Полесье, прорыв через железную дорогу… Везде Родин действовал хладнокровно и умело.

Окончив, комиссар прочел мне и Кускову листовку.

«Каждый советский человек на оккупированной врагом территории может приблизить час нашего освобождения, — говорилось в ней, — потому что каждый может помочь партизанам и подпольщикам, нашей славной Красной Армии в их самоотверженной борьбе…»

— Я думаю, нужно еще добавить о том, сколько истреблено и взято в плен гитлеровцев: народ наш любит конкретные дела, — добавил Кусков.

Комиссар согласился.

— Ты прав, пусть народ почитает радостные вести.

Наконец воззвание было окончательно отредактировано, и Малев отнес его печатать на машинке.

— Теперь весь отряд в сборе, надо провести партийное собрание, избрать бюро и секретаря, — продолжал комиссар. — Да и комсомольцев мы плохо еще воспитываем. Комитет комсомола вроде есть, а учебы никакой. Война вечно длиться не будет. Победим фашистов, выйдем из леса — везде руины. Нужно будет все восстанавливать, и уже сейчас к этому надо готовиться.

— Иван Максимович, ты пойми, мы не успели, — оправдывался я, но в то же время радовался настойчивости комиссара.

— Не подумай, будто я кого-то в этом виню, — спокойно проговорил он, — я говорю о ближайших наших задачах.

Утром было закрытое партийное собрание. Выбрали бюро, в которое вошли Родин, Сермяжко, Кусков, я и Мацкевич.

После собрания состоялось заседание членов партбюро. Секретарем был избран наш отважный подрывник Сермяжко. Как быстро рос этот немногословный, скромный партизан!

Решили побеседовать с каждым бойцом в отдельности и выяснить его политические знания, чтобы можно было укомплектовать группы для учебы из людей с одинаковым уровнем знаний. Из более подготовленных партизан решили создать группу лекторов. Эту работу поручили Родину и Сермяжко.

В этот же день провели общее комсомольское собрание и избрали новый комитет. Туда вошли Валентина Сермяжко, Валя Васильева, Андрей Ларионов, Алексей Михайловский и отличившийся в недавних боях Александр Яновский. Секретарем комитета был избран Яновский.

Родин и Сермяжко помогли новому комитету составить план работы. Через несколько дней все партизаны были распределены по группам, и политучеба началась.

Родин, Мацкевич, Сермяжко и Кусков руководили кружками по изучению истории нашей Коммунистической партии. Теперь по вечерам то в одной, то в другой землянке собирались партизаны и учились. Кое-кому учеба давалась нелегко, но постепенно все привыкли и поняли, что она необходима.

Не хватало литературы. Комиссар дал задание разведчикам собирать где можно политическую и художественную литературу. Спустя некоторое время были собраны почти все тома В. И. Ленина и несколько экземпляров Краткого курса ВКП(б). Партизаны приносили художественную литературу: произведения Горького, Пушкина, Маяковского, Шолохова, Николая Островского, — и таким образом незаметно была создана библиотека; Валя Сермяжко стала библиотекарем.

Из Минска возвратилась Анна Воронкова.

— Больше нужно таких листовок, — оживленно говорила она. — Для минчан это как хлеб. А если бы вы видели, что делается в городе! Немцы вывесили траурные флаги, закрыли все кино, театры и казино. Увидев улыбающегося человека, гитлеровцы сейчас же его арестовывают. Люди стараются принять опечаленный вид, но стоит взглянуть в глаза — они говорят совсем о другом: радостью сияют глаза советских людей… Знаете, что произошло на товарной станции? — спросила Анна.