Василий Голышкин - Лёшка

Вдруг над ухом так рявкнуло, что Валя вторично за день вскочил как ужаленный. Думал, подкрался кто и рявкнул! Но нет, рявкнуло в трубке и продолжало рявкать сердито и однотонно: «Остен», «Остен», их «Гарц», их «Гарц»…» Ну ясно, он прервал связь, и никто не отзывается. «Остен» и «Гарц» — это позывные. Остен — восток, Гарц — кажется, горы. Но кто кого вызывает, убей — не понять. «Их» — это по-немецки «я». Может быть, отозваться?

Валя нажал на клапан и, прикрыв микрофон ладошкой, тихонько крикнул:

— Их «Остен», их «Остен»…

В трубке сразу заорало:

— Их Гитлер!.. Их Гитлер!

Валя обомлел: вот так штука, на проводе был сам Гитлер.

— Гитлер капут! — крикнул он и выключился. Надо было как можно скорей уносить ноги. Уносить подобру-поздорову, пока не налетела и не слопала его зеленая саранча. «Гитлер капут!..» Ведь он кому это крикнул? Самому Гитлеру!

Скорей к своим, в партизанский отряд имени Кармелюка. Скорей, скорей! Нет, стоп! Уходить так нельзя. Надо навредить еще больше! Как? А вот как: вырубить сколько можно провода и раскидать по лесу.

Он бежал, рубил и раскидывал. А сердце выстукивало, как приговор: «Гитлер капут!.. Гитлер капут!..»

Через несколько дней подпольная Шепетовка донесла штабу партизанских соединений в Москве:

«В октябре 1943 года тринадцатилетний партизан отряда имени Кармелюка Валя Котик повредил телефонный кабель, прервав на некоторое время связь фашистских частей со ставкой Гитлера в Варшаве».

В летнюю ночь навстречу друг другу ползли два солдата — наш, советский, и чужой, немецкий. Советского солдата звали Иван Селезнев, немецкого — Фриц Бауэр.

Оба они, советский и немецкий, были саперами, и у того и у другого было одно задание — пробить брешь в минном поле для прохода разведчиков.

Ночь стояла теплая и тихая. По небу взлохмаченными — то ли спросонок, то ли с испуга — птицами бежали облака. Когда одни убегали, ночь, приманивая другие, швыряла в небо пшенные пригоршни звезд. И птицы-облака набегали снова…

Наш и немецкий саперы ползли не спеша, потому что в саперном деле поспешишь — врага насмешишь, напорешься на мину и — поминай как звали. Враги, а одеты, как близнецы-братья, в одинаковые зеленые балахоны в крапинку, иначе, маскхалаты. У того и у другого в руках по небольшому обручу на палках, а под стальными касками наушники. Обручи не для игры — для работы, но озорной солдат Иван Селезнев даже свою опасную работу и ту называл игрой. «Есть разминировать!» — отвечали все прочие саперы, когда получали приказ расчистить путь пехоте. Сапер Селезнев, ухмыльнувшись, отвечал иначе: «Есть переиграть фрица». И переигрывал, обезвреживая самые хитроумные мины-ловушки, которые между собой советские саперы называли пропуском на тот свет. Называть называли, а сами туда не спешили, норовя подольше задержаться на этом.

От травы пахло вкусно и пряно, дразня аппетит. И слышно было, как поверху ходил гребешок ветра. Это было на руку и нашему и немецкому саперам. Если кто и присмотрится в бинокль, из которого видно в темноте, не подумает на человека: ветер ходит! Вдруг в ушах у того и у другого запели комарики: мины! Обруч-миноискатель, как гончий пес, унюхал добычу и подал голос.

Руки у сапера — единственный инструмент, которым он работает. Но это не просто инструмент, каким бывают отвертка, плоскозубцы или клещи. Это думающий инструмент, сам по ходу работы определяющий, с чего ее начать, как вести и чем кончить.

Минное поле, о котором идет речь, было немецкое. Своего чего бояться! И немец сапер взялся за работу без особой опаски. Наш, русский, поняв, что поле чужое, был осторожнее. Вот он, как и немец, нащупал земляной холмик, какие обычно наваливают суслики, роя норы. Вот, расчистив, ощутил гибельный холодок железа, таящего смерть. Отправил пальцы в разведку, и разведка доложила: мина натяжного действия. К этому же выводу пришел и немецкий сапер. Теперь главное, нащупать проволочку, которая, если ее натянуть, вызывает взрыв. Вот она, эта страшная проволочка. Перекусить ее — и взрыва не будет. Оба сапера так и сделали: кусачками гильотинировали мину. И, расправившись с одной, поползли к другой, о которой уже пел миноискатель. Но тут в их действиях не было единообразия. Русский сапер, помня о немецком коварстве, действовал с большой осторожностью. А немецкий пер напролом. Он-то знал секретное устройство. Да ведь и на старуху бывает проруха. Пренебрег осторожностью, и мина, взорвавшись, не оставила от него ни рожек, ни ножек. Но не миновал беды и наш сапер. Задел, проползая, мину сапогом и потерял ногу. Его, истекающего кровью, вскоре подобрали товарищи-саперы и на плащ-палатке, как на носилках, доставили в медсанбат. Там после операции сапер Иван Селезнев сделал важное сообщение: мины, установленные на переднем крае немцев, особого устройства и без чертежей разминированию не поддадутся.

Немцы, потеряв сапера, пришли в отчаяние. Сапер был не простой. Его специально вызвали, чтобы разминировать плацдарм предстоящей атаки, заминированный ранее в целях обороны. И в Берлин из Пскова полетела шифрованная радиограмма: прислать нарочного с чертежами. Примерно такую же радиограмму в тот же день получил один из партизанских отрядов, действовавших в глубине псковских лесов на временно оккупированной фашистами территории. Ее прислал осажденный Ленинград. Отряду предписывалось во что бы то ни стало раздобыть чертежи мин особого устройства.

Леня Голиков не только в душе, но и внешне был добрый мальчик. В лице ничего острого, все круглое — нос, щеки, подбородок, глаза, лоб. А круглое, в отличие от острого, как многим думается, всегда доброе. Но это смотря для кого Леня добр. Для своих — да! Для врагов, фашистов, которые топчут его родную землю, — нет, нет и нет! Для них он злой мальчик. Эх, попался бы он фашистам! Но Леня не попадался, и врагам оставалось одно — скрежетать зубами, узнавая о новых похождениях юного мстителя. Тем более что похождения эти уже стоили фашистам около сотни выведенных из строя солдат, двух железнодорожных и двенадцати шоссейных мостов, восьми автомашин с боеприпасами и двух сожженных продовольственных складов…

Если хочешь разглядеть что-нибудь в подробностях, подойди поближе. Андрей Ленц, русский немец, не верил тому, что пишут о фашистах в газетах. Вешают, убивают, жгут? Не щадят детей? Враки. Порабощают другие народы? Враки вдвойне! Гитлер, наоборот, несет людям свободу, ранее не виданную и небывалую. И такую жизнь, про которую ни в сказке сказать, ни пером описать. Андрей Ленц был русский немец, читал русские книги, и ничего удивительного, что мыслил образами русских сказок: «Ни в сказке сказать, ни пером описать».