Василий Голышкин - Лёшка

Объяснив мне все это, мой некурящий дед — а он меня в скверике зацапал — купил в киоске пачку сигарет, подарил мне и сказал:

— Дуй в открытую. В случае чего хоть знать будем, от какого яда лечить, если отравишься…

Сигарет я не взял и больше ими никогда не баловался.

«Мяу, мяу, мяу», — услышал я наконец, когда уже не было сил бороться с назойливой дремой.

Я вскочил и переулком побежал за дома, на огороды, к братцу Иванушке и сестрице Аленушке. Это они мяукали, и тревожное тройное «мяу» означало: «Скорей сюда!»

Вот наш огород, вот хомутовский, где же они? «Мяу!» — подал я голос: где вы? «Мяу!» — раздалось в ответ: здесь мы!

Я понесся к реке, на голос, и замер, ошеломленный, на берегу. Братец Иванушка и сестрица Аленушка, командуя друг другом — «ать-два», «ать-два», — плясали в воде какой-то странный танец, медленно и важно, как цапли, переступали с ноги на ногу.

— Эй, что вы там делаете? — крикнул я.

— Бутылку ищем! — ответил братец Иванушка.

— Нашли! — сестрица Аленушка наклонилась, — в реке было мелко, вороне по пузо, — и выудила черную от ила четверть.

Приняв сигнал «быть начеку», они, как было решено заранее, устроились по обе стороны садовой дверцы и стали поджидать гостя. Задача: запомнить, кто выйдет, и, если удастся, посмотреть, что несет.

Барбариха вышла и повернула направо. Шаг шагнула, а на другой смелости не хватило. Перед ней, как из-под земли, вырос братец Иванушка.

— Здравствуйте, тетенька! — вежливо сказал он, но «тетенька» вдруг дико вскрикнула и метнулась обратно.

Шаг шагнула, а перед ней, как из-под земли, выросла сестрица Аленушка.

Барбариха вывернулась, как курица из-под колес, и понеслась к реке.

— Чего это с ней, а? — спросил братец Иванушка.

— Испугалась, вот чего! — рассердилась сестрица Аленушка. — Ночь давно. Спят все. А тут мы. «Здравствуйте, тетенька…» — передразнила она братца.

— Чего же делать? — спросил привыкший к насмешкам братец.

— Мяукать и бежать за ней! — сказала сестрица Аленушка.

Стоп! Вон она на мостике — узкой железной качельке, на цепях подвешенной над рекой. Стоит и прислушивается. Тише, братец Иванушка, тише! На цыпочках!.. Нет, услышала, как зашлепали по песку сандалии, швырнула что-то в воду и налегке понеслась за реку.

Вот оно это «что-то», у меня в руках, запечатанное сургучом. Откупориваю бутыль, и оттуда мне в нос бьет рвотный запах самогонки.

Третья ночь совсем не похожа на две предыдущие. Да и не ночь это еще, подросток ночи — вечер. Но какой настырный и невоспитанный! Людям спать надо, а он включил на полную мощность громы небесные и упивается, слушая. Мало того, водой сверху брызжется, глаза прохожим огнем слепит… Но нам не до проказ подростка ночи. У нас на уме — обыск! Так что пусть себе гремит, брызжет и сверкает, нас он все равно не собьет с дороги. Мы идем к старику Хомутову. Мы — это Валентина Михайловна, представитель власти, я, понятой, и Вера Сергеевна — уличный комитет, тоже понятая.

Возле дома старика Хомутова к нам подошел еще один человек. Блеснула молния, и я как сфотографировал, запомнив черный ершик усиков и внимательный, глубоко берущий взгляд.

— Знакомьтесь, — сказала Валентина Михайловна, — журналист Федин.

Мы позвонили и невольно зажмурились, решив, что от молнии. Но нет, зажмурились оттого, что над калиткой вспыхнула крошечная, как лесной орех, лампочка. Это меня удивило. Догадался: от электрического фонарика. Загорелась от батарейки. Раньше лампочки не было. Старик Хомутов повесил ее сегодня.

Отпустили кнопку, и лампочка погасла. Стали ждать. Вдруг снова, без нашего участия, вспыхнула лампочка. Нас рассматривали. Потом голос за калиткой тревожно продребезжал:

— Кто будете?

— Открой, Николаич, — сказала Вера Сергеевна, — по делу…

Калитка тут же распахнулась, и молнии услужливо озарили лысоватую, похожую на глобус в черных кляксах материков голову и тощую фигуру старика Хомутова.

Тощая фигура угодливо кланялась и еще угодливей бормотала:

— Гостя принять — грех с души снять… Двух принять — два греха снять…

И хотя, говоря это, он имел в виду всех, его гостеприимные поклоны доставались только одной из нас — Валентине Михайловне, а скорее, как я думаю, ее официальному мундиру.

«Трех… четырех…» — тянул он, считая гостей. Но в его тоне не было прежней, хоть и угодливой, безмятежности. Испуг перекрасил его голос на свой лад.

— Будет грехи замаливать!.. — проворчала Вера Сергеевна. — Веди в дом…

Мы пошли, утопая по щиколотку в грязи и чертыхаясь, потому что то и дело спотыкались о бочки всех калибров. Двор сплошь был уставлен ими, до краев наполненными водой. Я вспомнил слышанное: старик Хомутов в изобилии улавливает дождевую воду, чтобы поливать огород. Про огород тоже ходили легенды, не лишенные основания. Старик Хомутов выгонял на нем раннюю и позднюю овощь и во весь сезон бодрствования природы — цветы. Но никто никогда не видел старика Хомутова торгующим. Все, что росло, цвело и плодоносило у него на огороде, он продавал оптом скупщикам, которые приезжали к нему в Ведовск невесть откуда.

Ввалились на террасу, подняв такую тучу пыли, что все мы как по команде дружно, хором зачихали. Немытые окна террасы были до того черны, что казалось, их нарочно коптили в предвидении солнечного затмения. Во всяком случае, блеск молний они пропускали с трудом.

Открыли дверь и вошли, судя по запаху горелого лука и прокисших щей, на кухню. Попросили зажечь свет.

Старик Хомутов засуетился, натыкаясь на нас, как слепой котенок, и задул лампу.

— При лампе живешь? — строго удивилась Вера Сергеевна. — Это почему же?

Старик Хомутов виновато развел руками:

— Из сети выключен… За неуплату…

— Обеднял! — съязвила Вера Сергеевна. — С сумой по миру пошел… В потемках, как крот, живет… Денег на свет не стало… А говорят, ты их на огороде-то лопатой гребешь!.. Ай напраслину взводят?

Кажется, она наступила ему на хвост.

— Лишних никогда не водилось! — озлился вдруг старик Хомутов. — Наше богатство известное, в одном кармане вошь на аркане…

Он не договорил.

— О паразитах потом, — перебила Валентина Михайловна. — Мы к вам с обыском, гражданин Хомутов. Вот ордер…

Старика Хомутова как оглушили. Потом, когда следствие по его делу закончилось, он признался, что принял нас за «санитарную комиссию». Тем более что эта самая уличная комиссия не без оснований грозила старику Хомутову визитом. Бочки с водой «зацветали» и воняли на всю улицу. Поэтому он и опешил, узнав, что мы не комиссия, а обыск.

— Сами покажете или самим искать прикажете? — в рифму спросила Валентина Михайловна.

— Да чаво искать? — заголосил вдруг старик Хомутов. — Откуда ему быть у меня, злату тоему? Налетела, как саранча, дочь тая, гомонит, раскулачивайся, вынь да положь, не то в милицию…